И второй случай произошел несколько лет спустя, когда Диогенов уже доцентом московского университета был на экскурсии в Египте, и в Гизе залез на самую верхушку пирамиды Хеопса. Это был настоящий подвиг, ибо из всей группы он единственный поднялся по бесконечным каменным блокам на вершину этого величественного и монументального сооружения. Странное чувство охватило Диогенова в тот миг, когда он обвел глазами весь лежащий у его ног мир. Он вдруг осознал, что это действительно мир, лежащий внизу у его ног, а он не кто-нибудь, а господин этого мира. Более того, он вдруг понял, что смотрит на этот лежащий внизу мир, который был вообще миром всей необъятной земли со всеми живущими на ней народами и племенами, – что он смотрит на этот мир глазами какого-то другого незнакомого ему человека. Более того, человека, живущего на земле уже пять тысяч лет, и видевшего на ней столько, сколько не видел ни один другой смертный.
Только боги, которые живут вечно, видели на земле больше, чем видел на ней Диогенов. И понял он, что смог взглянуть на людей и на землю глазами фараона Хеопса, и что этот взгляд коренным образом отличается от взглядов миллионов и миллионов людей, прошедших там, внизу, свой скорбный путь от рождения и до самой смерти. Это был взгляд мудрого старца, которого превратили в мумию, и положили в золотом саркофаге пять тысячелетий назад, и которым теперь, если захочет, может смотреть на мир Диогенов. Не только на Россию, ибо Россия была всего лишь частью этого мира, а и на весь мир вообще. Со всеми племенами и народами, со всеми языками и столицами, со всеми вещами и событиями, которые вмещал этот мир. В том числе и на Москву, в которой жил Диогенов. И которая была столицей блестящей империи, шедшей своим путем по земле в строю таких же блестящих, и обреченных на движение вперед империй. Что это движение вперед было движением к некоей конкретной точке, в которой и заканчивается вообще история Земли. Что история Земли конечна, и России придется сыграть в ней очень важную роль. И Москве придется сыграть в этом движении к конечной точке общей мировой истории очень важную роль. Что роль Москвы мистична и насквозь пронизана метафизикой, что без Москвы вообще теперь и всегда невозможна ни мировая история, ни движение ее к своей последней и окончательной точке. Что Диогенов получил теперь возможность оценивать события не только своим взглядом доцента философского факультета, но и взглядом завернутого в бесконечные погребальные пелены древнего старца, покоившегося в золотом саркофаге глубоко в толще земли под самым основанием пирамиды Хеопса. Что это не было каким-то особым даром лично ему, Диогенову, хотя и не было обычной случайностью. Что он просто оказался в нужное время в одной из страшных и мистических точек Земли, и ему было дано откровение в силу его личных подвигов и возможностей. Что это откровение можно одновременно считать и даром, и случайной прихотью соскучившегося без общения старца, вот уже пять тысяч лет покоившегося в одиночестве в золотом саркофаге под толщей всей необъятной пирамиды Хеопса. И что свой дар – видеть явления и вещи не так, как видит их человек, а как это видно древнему мумифицированному фараону, Диогенов может использовать везде, где захочет. Ибо дар этот отныне будет с ним до самой смерти, которую, если ему вздумается, он тоже может предвидеть. Но только чтобы он не сошел с ума от этого страшного дара, поскольку вынести его обычному человеку вряд ли возможно. Что лучше будет, если Диогенов сделается хотя бы немного безумным, поскольку только безумному по силу вынести такой страшный дар. И что уж раз он собирает на улицах пуговицы, то пусть это и будет частью его безумия, и пусть об этом безумии знают все остальные.