Москва 2042

Все эти годы изо дня в день Батюшка неуклонно следует раз заведенному распорядку: подъем, молитва, пробежка вокруг озера, завтрак, работа, выездка на Глаголе, а затем опять работа, работа с короткими перерывами на обед и отдых и только к вечеру, как всегда, заучивание новых слов из Даля и перед самым сном Хорошо темперированный клавир.

И никаких развлечений. Гляделку Он сам не смотрит и не любит, когда в нее смотрят другие. Степанида жалуется, что даже еженедельную серию Даллас они с Томом смотрят тайком, приглушив звук до предела.

Был только один (впрочем, довольно долгий) период оживления и надежд в Отрадном. Это когда московские вожди начали качуриться один за другим. В этот период Он сам вечерами выходил к гляделке, с удовольствием смотрел похороны, внимательно слушал все сообщения и комментарии по поводу кремлевских перемен и интриг, иногда толкая локтем в бок Зильберовича:

– О чем они говорят?

Сам Он в местном языке был не силен.

В эти дни Он оживал, меньше тратил времени на валяние глыб, больше внимания уделял выездке Глагола, часто шутил, и даже Его сексуальная активность в эти дни возрастала.

Но все кончалось одним и тем же. Закопав одного старика, заглотчики ставили на его место другого, еще старее, и все шло своим чередом.

Последний всплеск надежды был у Батюшки, когда на смену немощным старикам пришел наконец вождь молодой и здоровый, с двумя высшими образованиями. Комментаторы по гляделке наперебой нового восхваляли, что умный и остроумный, костюмы заказывает только в фирме Диор, читает в подлиннике Вольтера и тайком в церковь ходит. Этому-то вождю направил Батюшка секретное послание с указанием коммунистическую партию распустить и восстановить в России традиционную для нее монархическую форму правления.

Ответа он не получил, и вскоре стало ясно, что журналисты нового вождя сильно перехвалили. Костюмы от Диора он носит, но в церковь ходит навряд ли, а в подлиннике читает исключительно Ленина.

Убедившись в этом, велел Батюшка выкинуть гляделку в мусор, перестал даже спрашивать, что там, в Москве деется и вернулся к неизбывному своему труду.

С этого периода замечает Степанида в настроениях Батюшки перелом. Он и дальше громоздил свои глыбы, но все с большим трудом и с меньшим желанием. Да и память стала слабеть, и с заучиванием пословиц дело шло все хуже и туже: шесть новых пословиц выучит, восемь старых забудет. Иногда к случаю хочется какую-нибудь пословицу ввернуть, наморщит лоб, пальцами щелкает, ан нет, не припоминается. Хорошо еще, если есть Зильберович поблизости, а без Зильберовича беда, да и только.

На коня Батюшка взбирался все реже, а потом эти репетиции вовсе сошли на нет, и совсем скучно стало в Отрадном.

Мне было больно и грустно читать донесения Степаниды, что Батюшка, теряя веру в свое предназначение, стал попивать (все чаще выгребала она из Его кабинета бутылки из-под виски и содовой). И вдруг такое письмо.

Пропажа

Катюшка, родненькая!

Пишу тебе в ужасном смятении. У нас происходит черт-те чего. Сегодня утром я проснулась чуть позже обыкновенного, и, смотрю, Тома со мной уже нет. Я подумала: ушел на конюшню. Ну ладно. Встала, прибралась, пошла клинить к Нему. Тем более, что время было, когда Он бегает. Гляжу: в спальне все застелено, как будто и не ложились, а кабинет тоже убран. На столах ни одной бумажки, не считая какого-то медицинского журнала. До завтрака время было еще много, я пошла на конюшню, спросить у Тома, не знает ли он, не случилось ли чего. Но в конюшне Тома не было. Я бы не удивилась, но там не было не только Тома, но и Глагола. Пошла искать еврейчика, у него дверь заперта, а во дворе его тоже не видно. Ну я все еще ничего такого не думала, думала, может, они все вместе поехали, допустим, к ветеринары. Хотя все было как-то чудно, поскольку ветеринар южели «Usually (англ.) – обычно.» к нам приезжает сам, а если надо, то Том с еврейчиком сами могли управиться. Он такими делами не занимается.

Но я все равно ничего такого не подумала, а подумала, только когда пришла на брекфаст «Breakfast (англ.) – завтрак.». Когда я туда пришла, там уже сидят Жанета Григорьевна с мамашей, и обое заплаканные. Я спрашиваю, чего случилось? Говорят, ничего. Спрашиваю, где же Батюшка? Говорят, его больше нет и не будет. Умер, что ли? Смотрю, Клеопатра Казимировна как-то так дергается, отводит глаза в сторону и ничего не говорит, а Жанета Григорьевна говорит: умер. Я спросила про Тома и про еврейчика, куды они делись? Может, в морг Его повезли? На лошади? Клеопатра Казимировна обратно молчит, а Жанета Григорьевна говорит: Тома и Леопольда Григорьевича тоже больше нету. – Тоже, – спрашиваю, – умерли? – Тоже, – говорит, – умерли.