Москва 2087 (СИ)

— Ну, историю свою ты можешь нам не рассказывать, мы её хорошо знаем, — язвительно произнесла черноволосая Маша, которая считала Зуева берестовским выкормышем. — И для нас все твои университетские умения и навыки ровным счетом ничего не значат. Во-первых, они тебе в любом случае больше не понадобятся. А, во-вторых, скоро ты получишь новый комплект умений. Дополнительный, так сказать. Причем не один раз получишь, смею тебя заверить. Справедливо было бы, конечно, устроить тебе двадцать восемь экстракций и реградаций, но такого я тебе всё-таки обещать не могу. Слишком дорого. Слишком обременительно с технической точки зрения. Однако минимум десять раз тебе ожидает новая жизнь.

Петр Иванович понимал, что разговор переходит в совсем не нужное ему русло. Но от страха не мог придумать хоть какие-то путные аргументы, чтобы заставить своих мучителей передумать.

— В любом случае, — произнес он, стараясь говорить как можно более мягко и убедительно, — я с господином Берестовым ничего общего не имею. В «Перерождении» на службе я никогда не состоял, и вообще — с Берестовым даже не знаком. И никак не могу быть его выкормышем.

— Так это, друг мой, еще хуже, — подал голос мужчина, назвавший Зуева самым подходящим эмиссаром. — Значит, ты своих предал.

Зуев и впрямь кое-кого предал: свою дочь и её одноклассников, свою подельницу Дарью Воробьеву. Однако он не сомневался, что ему хотят вменить в вину нечто совершенно иное. И еще: теперь он уже отнюдь не был уверен, что эти двое — колберы.

— Так чего же вы всё-таки хотите от меня? — спросил он, боясь, что еще чуть-чуть — и голос ему откажет. — Покарать меня за содеянное? Получить от меня какие-то услуги? И где сейчас Наташа — моя дочь? Раз уж она организовала всё это, то почему не пришла сюда сама?

На все его вопросы ответил мужчина. А женщина только изобразила на лице свою прежнюю жуткую улыбку.

— Кара за содеянное совсем не исключает возможности получения услуг. — Мужчина шагнул к нему — подошел почти вплотную; но Зуев не сумел его опознать — никогда прежде не видел этого красивого молодого лица. — Так что — и то, и другое. А твоя дочь — хочу тебе успокоить: она здесь не появится. Мы заплатили ей за то, чтобы она подыграла нам в сегодняшней операции. И она справилась блестяще. Но — в дальнейшем нам её помощь вряд ли понадобится.

Глава 9. Обмен

6 января 2087 года

1

Что красота спасет мир — это Максим Берестов усвоил накрепко еще с детских лет, когда впервые прочел «Идиота». Федор Михайлович Достоевский был не только любимым писателем Филиппа Рябова, Настасьиного отца. Достоевский во второй трети двадцать первого века стал почти что культовой персоной в Санкт-Петербурге, где Макс провел свое детство. И всё, что вышло из-под пера Федора Михайловича, он прочел. Правда, родился-то Макс в Москве — и это, должно быть, каким-то метафизическим образом повлияло на его литературные пристрастия. Поскольку любимым писателем великого генетика стал тот, кто питал самую сильную привязанность именно к Великому городу — Первопрестольному граду.

А теперь Макс, идя от машины Ирмы фон Берг в сторону гомонящей толпы людей за полицейским заграждением, озирался по сторонам и задавал себе вопрос: не ошиблись ли все толкователи творчества Федора Михайловича? О той ли красоте гениальный писатель вел речь? Про красоту и её ценность Макс знал всё — с практической точки зрения. Ведь не из одних же идеалистических побуждений стал он когда-то — вместе со своим единокровным братом Денисом — соучредителем корпорации «Перерождение»? Корпорации, которая так разбогатела на торговле красотой, как это никому и никогда не удавалось за всю историю человечества. Однако же — красота могла быть и другой, непродажной. И Макс теперь спрашивал самого себя — с ошеломляющим изумлением — как же он мог прежде этой красоты не замечать?

Так что — глядел он вовсе не на толпу, к которой шел. Он озирался по сторонам, поражаясь тому, что видел — за оградой санатория, снаружи. Там, где зеваки не гомонили и тележурналисты не бубнили в свои микрофоны, и полицейские не сновали со сведенными заботой лицами, по которым в морозный январский день обильно катился пот.

Сосновый бор с трех сторон подступал к санаторию и стоял сейчас дивно, сказочно красивый. Медноствольные сосны с иссиня-зеленой хвоей, земля с пожухлой травой под ними — всё это было покрыто теперь тончайшим кружевом голубоватой изморози. С утра ударил мороз, предрождественский ледяной туман затвердел мельчайшими иглами, и казалось, что кто-то тончайшей кистью нанес на пейзаж белую и серебряную краску.