Москва-37

Просторный лифт легко вмещает нас пятерых в своё чрево. Последней в открытые двери заходит девушка-лифтёрша с комсомольским значком на груди. Встречаемся взглядами в зеркале с ней, занявшей место у кнопочного пульта управления на стене лифта: она отводит глаза и краснеет. Кабина лифта медленно ползёт на одиннадцатый этаж (все пролёты одинаковой высоты, всё здание – 50 метров), всё это время девушка борется с желанием посмотреть в мою сторону. На лестничной клетке с кафельным полом в виде шахматной доски – только две квартиры.

Окна в квартире выходят на обе стороны: из гостиной – на Москва-реку и Водотводный канал (вижу, что на строительной площадке Дворца Советов начинается монтаж железных конструкций первого этажа), из кухонного окна – верхушки Кремлёвских башен. Берзин не может найти рюмки, поэтому разливаем коньяк в кофейные чашки.

– За новоиспечённых орденоносцев! – Лезу я поперёд батьки.

Сдвигаем чашки (традиции обмывать ордена в прямом смысле ещё нет) и немедленно выпиваем, закусываем чем послал нам советский колхозник и кооператор.

– Алексей, ты не подумай, – тяжело вздыхает Берзин. – я тебя два раза включал в представление: за самолёт (Кольцов навострил уши) и за гостиницу (кивает головой). К Красному знамени. И два раза в Москве тебя зарубили.

«Понятно, осадили меня аккуратно… Тогда выходит, что Ежов здесь не при чём. Представление шло на Ворошилова. Сталин? Очень может быть. Хочет увести меня из под ударов завистников? Вполне возможно».

– И в мыслях не было, Ян Карлович. – Говорю вполне искренне. – Какие мои годы? (Сидящие за столом «старики» до сорока согласно кивают головами). Думаю, не хотят засвечивать меня и секретную связь. С вас вот, Михаил Ефимович, наверняка тоже подписку взяли?

– Было дело. – Подтверждает он, достаёт из кармана рукопись и подсовывает её Голованову.

– Хорошо, если так. – Встаёт из-за стола Берзин. – Пойдём, Алексей, на лестницу покурим.

Поднимаемся на один пролёт к месту остановки лифта на этаже, поворачиваемся к окну: перед нами изумительная вид Москвы на восток с высоты птичьего полёта.

– Я вот о чём хотел тебя попросить. – Вполголоса совершенно трезвым голосом говорит он. – В германском посольстве в последнее время отмечена необычная активность: люди какие-то приезжают и уезжают, радиограммы туда – сюда зачастили. Очень мне любопытно, что они там затевают.

– Вы это, Ян Карлович, видимо, о дешифровке радиограмм? – (Тот кивает головой). – То я регулярно получаю от вашей службы радиоперехвата шифровки… некоторые из них имеют пометки «из германского посольства». Кстати, вы уверены, что они именно оттуда?

– Уверен. Мы пеленгуем их радиопередатчик. – Берзин видит моё удивлённое лицо и поясняет. – Каждое диппредставительство имеет право вести радиопередачи только со своей территории, в определённые часы и только на заранее согласованной частоте. Мы за этим следим строго, а немцы не нарушают.

– Если так, – Внизу на лестнице послышалось затихающее цокание подковок чьих-то сапог, делаю паузу и через минуту продолжаю. – то ситуация складывается безрадостная. Германцы используют для шифрования этих сообщений четырёхроторную «Энигму»…

– Откуда ты это взял? – Пришла очередь удивляться начальнику Разведупра.

– Помните, Ян Карлович, – начинаю рассказ издалека. – на аэродроме под Мадридом я расшифровывал немецкие радиограммы?

– Да, помню.

– …Так вот, основные установки «Энигмы»: порядок следования роторов и их первоначальные позиции, были неизменными в течении месяца. Эти установки брались и шифроблокнота. Но каждое сообщение шифровалось своим ключом, который придумывал перед сеансом шифровальщик передающей стороны (Берзин в подтверждение закрывает шлаза). Это – ключ из трёх букв, он кодировался установками из шифроблокнота, которые в свою очередь определяли новое исходное положение роторов. Принимающая сторона меняла в соответствие с новым ключом позиции роторов и посылала обратно подтверждение – двукратный повтор ключа.

Начальник Разведупра начинает нетерпеливо трясти головой.

– Короче, – резюмирую я. – вместо посылки трёх символов и получения в ответ шести, в ваших «германских» радиограммах я обнаружил четыре и восемь – в ответ.

– И какая разница? – С трудом подавляет в себе раздражение мой слушатель.

– А разница – такая, – терпеливо разъясняю я. – вместо, примерно, ста тысяч ключей для трёх роторов, у четырёхроторной, которую ещё называют «Энигмой Абвера», надо будет проверить одиннадцать миллионов.

– У тебя тогда, Алексей, помнится, уходило от двух недель до месяца… теперь в сто раз больше. – Берзин расстроенно отворачивается к окну. – весь смысл теряется в такой дешифровке.

– Не скажите, Ян Карлович, во-первых, в разведке некоторые тайны и через десять лет своей свежести не теряют. А, во-вторых, в Испании дешифровка велась вручную… а здесь на помощь придёт техника.

– Когда будет результат? – Его глаза снова жгут мою щёку.

– Если вы предоставите мне все материалы по посольству: о сотрудниках, их функции, привычки, связи; рапорты наших агентов…