Москва-41

Утро. Завтрак. Петров выпивает стаканчик белого, есть ему не хочется. Он, усмехаясь, говорит: «Разрешено наркомом». Собираемся вперед. Перед поездкой командарм играет с котами. Сперва в дивизию, потом в полк. Машину оставили, идем пешком по мокрому, глинистому полю. Ноги вязнут. Петров кричит испанские слова, странно они звучат здесь, под этим осенним небом, на этой промокшей земле. Полк ведет бой, не может взять деревню. Пулеметы, автоматы, свист пуль. Жестокий разговор командарма с командиром полка. «Если через час не возьмете деревни, сдадите полк и пойдете на штурм рядовым». «Слушаюсь, товарищ командарм», а у самого трясутся руки. Ни одного идущего в рост человека, все ползут, лезут на карачках, перебегают из ямы в яму, согнувшись в три погибели. Все перепачканы, в грязи, вымокшие. Шляпин шагает, как на прогулке, кричит: «Ниже, еще ниже пригибайтесь, трусы, трусы!»

Беглые наброски Василия Гроссмана существенно дополняют портрет командарма Петрова. По всей вероятности, это был человек войны, своего рода романтик, затянутый в армейский мундир. Чего только стоит его мечта об Африке: не просто прорубаться сквозь джунгли, а с винтовкой в руке… Такие романтики храбро дрались в Испании, а после Великой Отечественной — в Корее, на Кубе, во Вьетнаме и… в Африке.

Из записей Василия Гроссмана также понятно, что своих наград генерал Петров не снимал никогда. Не надо забывать, что существовал и в буквальном смысле «со страшной силой» действовал приказ Верховного № 270: «Как известно, некоторые командиры и политработники своим поведением на фронте не только не показывают красноармейцам образцы смелости, стойкости и любви к Родине, а, наоборот, прячутся в щелях, возятся в канцеляриях, не видят и не наблюдают поля боя, при первых серьёзных трудностях в бою пасуют перед врагом, срывают с себя знаки различия, дезертируют с поля боя…»

Петров уже побывал в окружении под Барановичами. Его 17-й мехкорпус на шестой день войны попал под мощнейший удар всё той же 2-й танковой группы Гудериана и был разбит. Генерал хорошо знал, как себя вести и как держать войска, чтобы не начался хаос, который сметёт всё — и армию, и судьбу каждого. В июне Петров командовал корпусом, который ещё только-только формировался: 30 тысяч личного состава, 63 танка (в основном лёгких), 10 тысяч винтовок. Когда командарм-4 генерал-майор А. А. Коробков[171] приказал выводить на линию обороны не имевшую танков 27-ю танковую дивизию, Петров отдал распоряжение командиру дивизии полковнику А. О. Ахманову вывести на позиции только вооружённые подразделения. Ахманов занял оборону с 3000 бойцов, вооружённых винтовками. Остальные 6000, безоружных, сосредоточил в лесу в 18 километрах восточнее, в тыловом районе.

На участке фронта 17-го мехкорпуса наступал XXXXVII моторизованный корпус генерала танковых войск Иоахима Лемельзена — две танковые и одна моторизованная дивизии. В 17-й танковой дивизии насчитывалось 202 танка, в 18-й — 218 танков, кроме того, 29-я мотопехотная дивизия имела танковый батальон — около 70 танков. Лемельзен буквально разметал оборону наших войск у Барановичей. Генерал Петров из того, первого окружения, выйдет. Выйдет и Алексей Осипович Ахманов: он пройдёт всю войну и встретит Победу генерал-лейтенантом, командиром 23-го танкового корпуса, Героем Советского Союза. В ноябре 1949 года генерал Ахманов застрелится…

Генерал Лемельзен и его XXXXVII моторизованный корпус, словно судьбой назначенный для исполнения своей миссии, преследовали генерала Петрова и его войска до Брянска. Там, как и на Рессете, танки Лемельзена кромсали 50-ю армию. За летние бои генерал танковых войск Иоахим Лемельзен получил от фюрера Рыцарский крест, а через два года и два месяца за успешные действия в ходе операции «Цитадель» получит к нему дубовые листья. На этом его война на Русском фронте завершится. До крушения Третьего рейха он будет воевать в Италии и в 1945 году, 6 мая, он сдастся со своим штабом (14-я армия) британским войскам. Через три года выйдет на свободу. В сущности, счастливая судьба: он не погибнет в брянских болотах, не застрелится, хотя и не станет победителем. Лемельзена также раздражало массовое мародёрство его солдат на оккупированной территории, отстрел в деревнях кур. Он издал несколько приказов, запрещавших солдатам вольничать в деревнях и в курятниках. Так что этот немецкий офицер, на фоне своих коллег и соотечественников, оказался великим гуманистом. И на фоне его успешной военной карьеры и всякого другого благородства русский генерал Петров кажется этаким большевистским монстром: «Он жесток очень и очень храбр…»