Москва 80

1 сентября, шагая на старости лет вместе со школьниками, ему предстояло выйти на новую для него работу в качестве заместителя директора всесоюзного объединения «Международная книга». Работа была интересная. В его ведении были валютные контракты на переводы и издания в СССР прогрессивных западных писателей. Среди руководящего коллектива объединения оказалось много его знакомцев, а двое из них когда-то даже были его подчиненными.

* * *

С 10 июля ушедший в отпуск Жечков безуспешно пытался дозвониться «Федосееву» по поводу пригласительных билетов на открытие Олимпиады. Однажды «Федосеев» сам похвалился ему, что с билетами проблем не будет, что там «все схвачено нашими ребятами». Но теперь, когда Геннадий вспомнил об этом обещании, телефон чекиста предательски молчал.

Пришлось довольствоваться тем, что выбрасывали в свободную продажу. Можно было купить билеты на турниры по тяжелой атлетике, стрельбе из лука (при этом ехать в Мытищи). На бокс, где Жечков хотел посмотреть как дерутся на ринге хвалёные кубинцы, билетов не было. Покупать билеты на предварительные заплывы по плаванию тоже как-то не светило. А на финальные заплывы билетов не было.

Жарким, душным вечером, глядя с балкона на ночное небо над Москвой, Жечков вспомнил тот холодный майский день, когда по дороге на первую встречу с «Федосеевым» он загадал по материалам этого дела написать повесть. Помниться, он даже придумал начало, — о том, как в середине мая 1980 года на Москву, вдруг, выпал снег.

Но вот это дело закончено, и что же он может написать о нем? Ничего. То, что раньше казалось ему таким легким, интересным и увлекательным, куда-то, вдруг, исчезло, а вместо этого возникло нагромождение непонятных и неинтересных с точки зрения литературы событий.

Геннадий понял, что сам по себе событийный ряд не может быть основой книги.

Вот, к примеру, у Вайнеров, — рассуждал он, — в «Эре милосердия» из фабулы, все-таки, какая-то идея рождается. Там и конфликт глубокий между следователями, из которого тоже идея вырастает.

Потом Геннадий вспомнил Юлиана Семенова. У того, хотя и не просматривается идеи, был другой талант, — увлечь читателя повествованием, пусть даже беллетристикой. Ведь умел, зараза, значит, писать, раз смог заинтересовать миллионы читателей.

— А ты что? — строго спросил с себя Жечков.

— А я и не писатель, — честно ответил он сам себе.

Какой из меня писатель, если я вообще не понимаю смысла в событиях и явлениях, проходящих прямо перед моими глазами? Из всего дела Шадрина я не смог бы придумать даже элементарный сюжет, не говоря уже о какой-то идее или конфликте. О чём дальше можно говорить?

Однако, перед тем, как отойти ко сну Жечков все же утешился тем, что ему всего тридцать пять и, возможно, когда-то, в будущем он научится писать.