Москва акунинская

Первым в подъезд барин вошел. Его Сенька толком не разглядел — видел только широкие плечи и прямую спину, да седой висок из-под цилиндра. Однако барин был хоть и седой, но, судить по звонкому голосу, не старый. Крикнул, уже из парадного, немножко заикаясь:

— Маса, п-пригляди, чтоб фару не разбили!

Распоряжаться остался слуга. Не то китаец, не то туркестанец какой — короче, низенький, кривоногий, с узкими глазенками. Одет тоже чудно: в котелке и чесучовой тройке, а на ногах заместо штиблет белые чулки и потешные деревянные шлепанцы навроде скамеечек. Одно слово — азиат.

Носильщики в кожаных фартуках с бляхами (вокзальные — значит, барин на железке приехал) вносили в дом всякую всячину: связки книг, какие-то колеса на каучуковых шинах с блестящими спицами, медный сияющий фонарь, трубки со шлангами» («Любовник Смерти»; Сенька, а вместе с ним и читатель видят детали «Ковра-самолета»).

Здесь же, в Ащеуловом переулке, с безуспешно выслеживавшим «Заику» Вельтманом произошло «страшное и таинственное происшествие»: бдительно охраняющий Фандорина Маса задал непрошеному соглядатаю трепку. Недалекий Вельтман в своем донесении придал событию мистическую окраску: возле «некоей подворотни» патологоанатом, по его словам, «оказался схвачен сзади за ворот — с чудовищной, нечеловеческой силой, так что едва не оторвался от земли. Раздалось жуткое, леденящее кровь шипение, и злобный, свистящий голос, от одного воспоминания о котором у меня и сейчас стынет кровь в жилах, просипел слово, похожее на заклятье. Я запомнил это заклинание: ТИКУСЁ1 Дорого бы я отдал, чтобы узнать, в чем его смысл. В следующий миг на мою несчастную, переставшую что-либо понимать голову обрушился страшный удар, и сознание милосердно меня покинуло» («тикусе» — дословно «скотина», в более широком смысле — «человек с инстинктами и потребностями животного»).

Конечно, было бы приятно найти конкретный адрес сретенской квартиры Фандорина, но, к сожалению, более точных указаний Акунин не дает.

Нет ни одной узнаваемой приметы и для определения того переулка, в котором стоял «опрятный каменный особнячок» — жилище Амалии Бежецкой. Акунин сообщает только, что переулок был «узкий» и «горбатый», но это не говорит ни о чем: как мы с вами помним, в период «сталинской» реконструкции все улицы и переулки центра были по возможности расширены и спрямлены. И в сретенских переулках тоже были снесены лепившиеся к стенам домов лавчонки, уничтожены палисадники… Определение «горбатый» может быть намеком на особенность геологического положения Сретенки — одного из самых высоких мест Кучкова поля, «Сретенской горы», а может просто образно характеризовать неровность мостовой — если уж ухабами была покрыта Тверская, то что было ждать от укромного переулка! Описание самого дома тоже не выручает, хотя Акунин добросовестно позволяет читателю «разглядеть его как следует: мезонин с зеленой крышей, на окнах гардины, парадное крыльцо с козырьком. Медной таблички на двери что-то не видно». Может быть, и имеется в виду какое-то конкретное, сохранившееся до наших дней (разумеется, в измененном виде) здание, а может быть, это так называемый собирательный образ?

Акунин отдает должное значению Сретенки в жизни города. Именно здесь, покинув дом «египетской царицы», проходят, направляясь в «Крым», Фандорин и Ахтырцев: «На улице, вдохнув свежего воздуха, Ахтырцев несколько ожил — на ногах стоял крепко, не качался, и Эраст Петрович счел возможным более его под локоть не поддерживать.

— Пройдемся до Сретенки, — сказал он. — Там я посажу вас на извозчика. Далеко ли вам до дому?

— До дому? — В неровном свете керосинового фонаря бледное лицо студента казалось маской. — Нет, домой ни за что! Поедемте куда-нибудь, а? Поговорить хочется. Вы же видели… что они со мной делают. Как вас зовут? Помню, Фандорин, смешная фамилия. А я Ахтырцев. Николай Ахтырцев» («Азазель»).

По Сретенке «шли бок о бок» террорист Грин («Статский советник») и его боевая подруга Игла. Здесь проезжали на извозчике (которого Фандорин фамильярно называет «Вологда», подметив, что «ванька… вовсю налегал на «о») Эраст Петрович и Зюкин, следившие за Линдом и его сообщником Почтальоном («Коронация»): «Фандорин вдруг замахал, чтобы мы подъезжали.

— Взяли извозчика, едут к Сретенке, — сообщил он, садясь рядом со мной.

— Давай, Вологда, следом. Только не прижимайся».

В районе Сретенки, убив «толкового агента Клюева», от Фандорина ускользает, чтобы через несколько минут погибнуть самому, немецкий резидент Кнабе: «На углу Сретенского бульвара немец снова обернулся и, прицелившись чуть дольше, дунул из ствола дымом. В тот же миг Клюев рухнул навзничь, прямо на Эраста Петровича. Один глаз испуганно смотрел коллежскому асессору в лицо, вместо второго образовалась красная яма.

— Ваше высоко… — шевельнулись губы и не договорили» («Смерть Ахиллеса»).