Москва акунинская

Но попробуем представить себе Сухаревку в то время, когда на ней шумел бескрайний базар, по которому порой проходили и герои романов Акунина. По свидетельству Е. Иванова, на нем были «импровизированные торговые отделы, носящие названия: меховые, кустарные, кондитерские, тряпичные, готового платья, музыкальный, антикварный, книжный». Все это гнездилось в «рядах нескладных… палаток», убиравшихся на ночь. Именно там и продавались товары «сухаревской работы». Покупка превращалась в своеобразную лотерею, так велик был риск приобрести подделку. Продавцы наперебой уверяли потенциальных клиентов в доброкачественности своего товара: «Не на клею тебе продаю» (одним из распространенных видов обмана на Сухаревке была продажа костюмов, не сшитых, а склеенных по швам крахмальным клейстером), отчаянно торговались: «Вам какую цену ни скажи, все дорого будет! Давайте сто рублей! Ничего не сошел с ума! А вы не рехнулись? Много? Ну, пятьдесят? Опять много?.. Десятку? Пятерку? И то много? Ну, возьмите без торга за свою цену — три рубля. Ну давно бы так!» Однако, едва всучив покупку, порой откровенно насмехались: «Купил, так не задерживайся, а то дождик пройдет — товар раскиснет!» Не отставали и торговцы «антиквариатом»: «Мы… диван продали: ножки от зеркала, спинка с фортепьян, а резьба с иконостаса. И как Васька-столяр все подогнал…» (цитаты приводятся по книге Е. Иванова «Меткое московское слово»). Более качественные товары продавались в стационарных лавках, расположенных в окрестных домах. К числу их владельцев — Сухаревской «аристократии» — принадлежал и мучитель Сеньки Скорикова, «дядька» Зот Ларионыч. «За стол с семьей не сажал, даром что родная кровь. По субботам драл — бывало, что за дело, но чаще просто так, для куражу» («Любовник Смерти»), Описание беспощадной эксплуатации бесправного подростка, данное Акуниным, вполне согласуется с подобной ситуацией у Гиляровского: «Жизнь их была невыносима. И кто вынесет побои колодкой по голове… и тому подобные способы воспитания, веками внедрявшиеся в обиход… И не все выносили эту. «кабалу впроголодь, в побоях. Целый день полуголодный, босой или в рваных опорках зимой, видит малый на улицах вольных ребятишек и пристает к ним… И бежали в трущобу, потому что им не страшен ни холод, ни голод, ни тюрьма, ни побои… А ночевать в мусорной яме или в подвале ничуть не хуже, чем у хозяина в холодных сенях на собачьем положении… Здесь спи сколько влезет, пока брюхо хлеба не запросит, здесь никто не разбудит до света пинком и руганью.

— Чего дрыхнешь, сволочь! Вставай, дармоедище! — визжит хозяйка.

И десятилетний «дармоедище» начинает свой рабочий день, таща босиком по снегу или грязи на помойку полную лоханку больше себя».

Месть, которую готовит Сенька для дядюшки, на пер вый взгляд выглядит полудетской, отдает скорее мальчишеским озорством: «Сенька все сам произвел, своими руками.

Вынул свинцовую пульку, прицелился из рогатки — и хрясь ровно в середку витрины. Их, болыиенных стеклянных окон с серебреными буквами «Пуговичная торговля», у Зот Ларионыча целых три было. Очень он ими гордился. Бывало, по четыре раза на дню гонял Сеньку стекла эти поганые бархоточкой надраивать, так что и к витринам у Скорика свой счет был.

На звон и брызг выбежал из лавки Зот Ларионыч в переднике, одной рукой лоток с шведскими костяными пуговицами держит, в другой шпулю ниток (знать, покупателя обслуживал). Башкой вертит, рот разевает, никак в толк не возьмет, что за лихо с витриной приключилось.

Тут Сенька рраз! — и вторую вдребезги. Дядька товар выронил, на коленки бухнулся и давай сдуру стеклышки расколотые подбирать. Ну, умора!»

Однако все не так просто, как кажется на первый взгляд. Во-первых, Зот Ларионыч гордился своими витринами не зря — стоили они немало. А во-вторых, недаром Гиляровский так подробно описывал многочисленные разновидности кормившихся на развалах, среди густой толпы, представителей разнообразных воровских «профессий»: «…развалят нескончаемыми рядами на рогожах немудрый товар и торгуют кто чем: кто рваной обувью, кто старым железом; кто ключи к замкам подбирает и тут же подпиливает, если ключ не подходит. А карманники по всей площади со своими тырщиками снуют: окружат, затырят, вытащат. Кричи «караул» — никто и не послушает, разве за карман схватится, а он, гляди, уже пустой, и сам поет: «Караул! Ограбили!» И карманники шайками ходят, и кукольники с подкидчиками шайками ходят, и сменщики шайками, и барышники шайками.

На Сухаревке жулью в одиночку делать нечего. А сколько сортов всякого жулья!»

Сенькина месть была явно задумана с дальним прицелом: товарам бессовестного дядюшки, оказавшимся без защиты витрин, предстояло стать немедленной добычей этих ловкачей.