Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942)

Карасюк еще не успел отдышаться после бега, но не усталость, а ненависть перехватывала сейчас дыхание. Он "стратил", по его выражению, не одного фашиста. Но тех догонял пулей или в крайнем случае гранатой, а этот был первым, кого он увидел так близко.

Карасюк закричал, будто бинокль был поводом для смертельной вражды этих двух людей:

— Ты чего? А ну! Снимай бинокль к чертовой матери! Насмотрелся…

И так рванул бинокль с шеи, что лопнул ремешок.

Он держал "цейс" в правой руке и не знал, куда его деть: повесить бинокль уже нельзя, в карман не лезет.

Офицер заметил, что у Карасюка заняты обе руки, изогнулся, быстро расстегнул кобуру, и в руке зачернел парабеллум.

Но Карасюк его опередил. Швырнул бинокль в снег и, перехватив винтовку правой рукой за цевье, наотмашь ударил фашиста прикладом в висок. Подобрал офицерский парабеллум и бинокль. Связал концы ремешка и повесил "цейс" на грудь…

— Ты чего тут натворил? — услышал грозный окрик.

Комбат стоял рядом. Карасюк выпрямился, стал по команде "смирно" и торопливо отрапортовал:

— Воевал согласно приказу. По всей строгости. Если фашист не сдается, его уничтожают.

— Выходит, тебя еще хвалить полагается, — сказал комбат. — Ну что ж, разрешаю оставить бинокль в качестве трофейного имущества…

Карасюк очень гордился биноклем и не расставался с ним.

— На кой черт он сдался тебе? — допытывался сержант Жарков.

— Для крупной видимости. Ты думаешь, это простой бинокль? — сочинял Карасюк с вдохновением. — Из этого бинокля Гитлер хотел Москву смотреть.

Но сам Карасюк никогда им не пользовался, потому что обладал исключительно острым зрением.

"Цейс" жил у Карасюка недели две. После боя у деревни Терентьево он подарил бинокль земляку, наводчику орудия Капитонову.

— За аккуратный огонь по противнику выпала тебе премия, — торжественно объявил Карасюк.

Капитонов осторожно, даже боязливо взял бинокль закопченными пальцами.

— Восьмикратный… С делениями, — сказал Капитонов в радостном смущении.

Поблагодарить земляка за подарок он забыл.

Декабрь 1941

Щепотка табаку

— За что вас наградили орденом Красного Знамени?

Тихон Никифорович Игнатьев, рядовой третьей роты, рассказал: — Награду мне выдали, поскольку я человек курящий, а без курева легко могу пойти на отчаянность. А был я пешим посыльным между нашим батальоном и штабом полка. То донесение доставить, то приказ, то еще с чем-нибудь шагаешь, тащишь ящик с патронами или катушку с проводом.

Когда мы вышли на берег Ламы, пришлось принять горячий бой. Потревожили и нас, подсобный народ — повозочных, ездовых, трофейщиков, кухонных помощников, пеших посыльных, санитаров. Тылы наши подмели под метелку, поскольку активных штыков не хватало. И заняли мы оборону вдоль голой березовой рощи, позади наших окопов, наподобие второго эшелона.

Пролежал я несколько часов, и так захотелось курить, ну прямо невтерпеж. Табачок у меня кончился до последней крошки, а сосед мой окопный, папаша Федотов из трофейной команды, и вовсе не курит.

Посидел, посидел в окопе, погрустил — что делать? Решил пойти за табачком к Фатыхову — однокашник, в нашей роте воюет, курящий человек и кисет свой не боится распахнуть перед гостем.

С разрешения взводного пополз вперед в боевое охранение. Там, конечно, пули свистят и так далее. Между прочим, наш танк в овражке дежурит. Где же, интересно, Фатыхов? Пришлось елозить от окопа к окопу, искать Фатыхова.

По дороге вдруг заметил: ползет еще кто-то. Присмотрелся, благо сумерки еще не подоспели, — немец! В одной руке у него автомат, в другой граната; ручка длинная у ихних гранат, хорошо видна. И ползет тот немец к нашему танку, который ведет огонь с места, только башня торчит над овражком.

"Ну-ка, Тихон Никифорович, — сказал я себе, — твое слово!"

Вскинул винтовку — она у меня хорошо пристреляна, и мушку закоптил, чтобы не блестела на солнце, — прицелился пониже каски и "отменил" того немца.

Не успел отдышаться — второй ползет к танку. Он уже близко, меня не видит и дружка своего покойного тоже не видит, так прилежно глядит в сторону танка. Вот немец встал на колени и достал гранату с длинной ручкой. Но броска у него не получилось, не успел он напроказить, пришлось и его взять на мушку.

Только собрался дальше искать Фатыхова — смотрю, из траншеи своей выскочили два немца и со всех ног к лесу. Наверно, они видели, как преставились те, с гранатами, и стало им слишком страшно.

"Ну-ка, Тихон Никифорович, — сказал я себе, — скажи свое веское слово!"

И тут я опять неторопко, но без проволочки прицелился и два раза пальнул. Далеко они не убежали, оба улеглись. Так и не пришлось мне обойму сменить: четыре пули — четыре фашиста.

Пополз дальше за табачком. Однако где же Фатыхов? Прямо обыскался. Солнце показывало уже около четырех дня, а я с утра не курил.

И что вы думаете? Не далее как в шестидесяти метрах от танка нашел я своего закадычного курильщика Фатыхова. Над бруствером торчала знакомая мне личность. Человек Фатыхов заметный — черноволосый, и ростом бог его не обидел.