Москва дворянских гнезд. Красота и слава великого города, пережившего лихолетья

Была у меня в те поры тетка, коренная москвичка. Мне приходилось изредка провожать ее, когда она выбиралась навестить кого-нибудь из своих знакомых. Ни одного номера дома, мимо которых мы шли, переходя из одного переулка в другой, она, по старой московской привычке, не знала, а попросту говорила: «Это рядом с теми-то» или: «Напротив той-то», «В доме того-то»… Живая летопись старой арбатской Москвы, о которой мне, петербуржцу, доводилось только читать!

Мы шли, и тетушка показывала дом на углу Молчановки и Серебряного переулка, у прабабки последнего владельца которого жил в 1815 году автор «Семейной хроники»; чуть дальше – подробно передавала историю особнячка, где влюбленный Лермонтов навещал Вареньку Лопухину, и это задолго до того, как особняк сделался музеем поэта. Как ей было этого не знать, если кто-то из лопухинских потомков доживал век в одном из этих переулков, где знали друг друга по-деревенски, от одного конца улицы до другого! И в родстве до седьмого колена разбирались в этих особнячках, как нигде больше.

Домики рассказывали. В Трубниковском переулке когда-то против подъезда дома дочери знаменитого генерала Ермолова – старой девы – тротуар в день ангела хозяйки застилался красной дорожкой и съезжавшихся со всей Москвы поздравить именинницу визитеров встречал дряхлый швейцар в шинели с поблекшими позументами, а дежуривший возле околоточный цыкал на подъезжавших кудлатых «ванек» и почтительно косился на грузных кучеров карет и колясок. Я заглядывал в потускневшие стекла окон дома Хомяковых на Молчановке, в Спасо-Песковском останавливался против нарядного фасада двухэтажного особняка: его хозяйка, жена славянофила Дмитрия Николаевича Свербеева, дочь декабриста Трубецкого, принимала здесь гостей своего литературного салона и слушала стихи, посвященные ей Боратынским.

Передавала тетушка и всякие анекдоты, напоминавшие герценовские, и мне жаль теперь, что я их не записывал.

«Вот эту разукрашенную бонбоньерку, – рассказывала тетушка, указывая на богатый, затейливый особняк на Поварской, – выстроил себе чайный фабрикант Высоцкий. Он любил ходить по соседям: придет и развлекает общество забавными рассказами. Принимали его охотно и в самых чванных домах; двери распахивали его миллионы, да и был он неподражаемо остроумен. Так вот он говорил о своем сыне, тогда одном из лидеров эсеров, эмигрировавшем потом за границу: «Он будет, возможно, управлять Россией, но моей чайной фабрикой – никогда!»

У одного из подъездов огромного серого доходного дома, охраняемого геральдическим львом с лапой на щите, тетушка мне поведала, что построил его легендарный русский силач борец Иван Поддубный: клал себе всю жизнь на обе лопатки противников, дома и за границей, ни разу никому не поддавшись, и так же успешно накапливал капиталец, решив, что надо прочно обеспечиться ко времени, когда сдадут мышцы, и зажить благополучным домовладельцем…

Церковь Иоанна Предтечи, стояла в Староконюшенном переулке, построена в 1653 году

На Спасо-Песковской площадке ( «Знаешь ли ты, что это «Московский дворик» Поленова!» – не забывала поинтересоваться тетушка) частично загораживал вид на знатный особняк с центральным куполом бедный и невзрачный двухэтажный дом, поставленный у чугунной ограды.

Владелец его, скромный отставной военный, живший на ничтожную пенсию, умер, так и не соблазнившись великими тысячами, с какими набивался сосед, миллионер-коммерсант Второв, желавший приобрести его владение, чтобы убрать мозолившую ему глаза убогую постройку. Этот кряжистый сибиряк сумел вытеснить англичан с их манчестерскими ситцами с персидского и китайского рынков, заторговал своими, русскими, а вот с мелюзгой, упершимся строптивцем: «Не позволю растузившемуся богатею ломать родительский дом!» – не мог справиться…

Переулки рассказывают… Воображение воскрешает важные и пустяковые дела прошедшего, населяет их милыми и немилыми призраками, они возникают не отделенными от тянущихся над тротуарами домов и выглядывающих из-за вековых деревьев флигелей, видевших эту отшумевшую жизнь, из которой вытекала наша…

Когда-то постаревший Тургенев, вдалеке от Родины, одинокий в окружении близкой семьи, друзей и почитателей, стал писать отрывки, в которые вкладывал всю мучительную свою, безысходную тоску по ушедшему, стремясь удержать, увековечить в легших на бумагу словах память об умерших чувствах, отговоренных речах, горечь бесследного забвения всего, что составляет неповторимую человеческую жизнь, обреченную исчезновению… Строки его приумножили богатство русской литературы, их читают, смакуя язык и отточенность фраз, скульптурно облекающих каждую мысль, каждый оттенок чувства, но… нужно ли людям это ничего не меняющее и ничего им не дающее оглядывание назад? В самом деле, нужны ли теперь места, населенные воспоминаниями?