Москва и Орда

А. П. Григорьев считает ошибочным указание на укрывательство в Москве детей Тохтамыша (погибшего в 1406 г.), так как известие Ибн Арабшаха об уходе Джелал-ад-дина и Керим-Берди «в Россию»^{728} не обязательно расценивать как бегство на территорию Московского великого княжества^{729}. Но даже если полагать, что в указанном случае речь шла об уходе этих двух Тохтамышевичей на русские земли Великого княжества Литовского, это не значит, что в Москве не мог временно укрываться никто из многочисленных^{730} детей Тохтамыша^{731}.

А. П. Григорьев видит противоречие между сообщением Рогожского летописца, что Едигей через своего посла уведомил Василия о своем намерении идти на Витовта, и указанием письма на прием в Москве Тохтамышевичей как причину похода. Автор почему-то убежден, что в обоих источниках речь идет об одном уведомлении^{732}. Между тем очевидно, что ложная весть о походе на Витовта была отправлена в начале кампании, а изучаемое послание — тогда, когда уже произошла «гибельхристиан» (упоминаемая в его тексте), то есть во время осады Москвы или после отхода от нее^{733}.

А. П. Григорьеву кажется, что полон несуразностей раздел послания об отношениях Василия с ханами. Он начинается с упоминания о Тимур-Кутлуке, хотя Василий стал великим князем при Тохтамыше; Булат правил ко времени похода не третий год, а второй; утверждение, что Василий никого не посылал в Орду за период от Тимур-Кутлука до Булата включительно, не соответствует указанию Рогожского летописца и Симеоновской летописи, что послы великого князя в Орде бывали^{734}. Однако перечень ханов начинается с Тимур-Кутлука, поскольку речь в нем идет о нелояльности Василия к Орде при ханах — ставленниках Едигея; Тохтамыш таковым не был, и при нем великий князь нелояльности не проявлял^{735}. Неточности в указании срока правления Булата (хотя и ее наличие было бы недостаточным для подозрения в фальсификации — не исключена ошибка при переводе письма на русский язык или последующей переписке), вероятно, нет: речь может идти не об абсолютном количестве лет, а о конкретных годах; Булат был на престоле уже летом 1407 г.^{736}, то есть, возможно, взошел на него еще в конце 809 г. хиджры, закончившегося 7 июня, а в декабре 1408 г. шел 811 год хиджры^{737}. Что касается посольств в Орду, то внимательное прочтение послания убеждает, что и здесь нет отступлений от реальности.

Согласно тексту, при Тимур-Кутлуке Василий «оу царя въ Ордѣ еси не бывалъ, царя еси не видал, ни князей, ни старейших боляръ, ни менших, ни оного еси не присылывалъ», и действительно, в 1396–1400 гг. не фиксируется мирных контактов Москвы с Ордой. В отношении царствования Шадибека сказано только, что «у того еси тако же не бывалъ, ни брата, ни сына ни с которымъ словомъ не посылывал»; о «больших» и «меньших» московских боярах не говорится — очевидно, они в этом время в Орде бывали, через них и поддерживались контакты (установленные, по-видимому, во время посольства Ентяка 1403 г.). Про царствование Булата написано, что Василий у него «тако же еси не бывалъ, ни сына, ни брата и старѣишаго боярина» (пропущено сказуемое «не посылывалъ»). Не названы «меньшие бояре», очевидно, потому, что после выступления Едигея в поход в Орду приехал Юрий, отнесенный именно к этой категории. Таким образом, послание абсолютно точно в описании деталей московско-ордынских контактов в 1396–1408 гг.

А. П. Григорьев считает, что боярин Федор Кошка, упомянутый в послании как сторонник подчинения Орде, не мог быть знаком Едигею, так как последний раз он упомянут в 1389 г., а его сын Иван Федорович, представленный как человек, дурно влияющий на Василия в вопросе отношений с Ордой, не занимал в действительности первенствующего положения при великом князе, так как в Тверском сборнике он упомянут лишь пятым в перечне бояр, оставшихся в 1408 г. сидеть в осаде^{738}. Вообще-то Федор Кошка упомянут последний раз под 1393 г.^{739} Но дело не в этом: Едигею не обязательно было знать его лично, он мог слышать о добром отношении этого боярина к Орде от татар, служивших прежде Тохтамышу (то есть в период, когда дань исправно уплачивалась). Иван Федорович действительно не упомянут первым среди московских бояр, и не только в Тверском сборнике; в первой духовной грамоте Василия Дмитриевича (1406–1407) его имя стоит шестым в перечне свидетелей, в двух позднейших — четвертым^{740}. Но из послания и не следует, что Иван являлся вторым человеком в государстве: его роль в отношениях с Ордой раскрывает указание на занимаемую должность — «казначей», то есть тот, кто ведал финансами и, соответственно, вопросом о выплатах в Орду. Очевидно, и отец Ивана (который в духовной грамоте Дмитрия Донского упомянут также далеко не первым^{741}) выполнял те же обязанности, и его «добрая дума к Орде» реализовывалась в исправной выплате выхода.