Москва и жизнь

Вот эта особая короткость отношений, которую я бы назвал природненностью, распространялась в обе стороны, затрагивала и жителей, и руководителей. Ведь если во всем, что бы ни произошло в городе, виноват лично мэр, значит, он не формальный глава исполнительной власти, а «хозяин», обязанный ощущать личную, почти домашнюю причастность к каждой проблеме, каждому сантиметру городской территории, каждой трещине на асфальте. А такое отношение давало энергию, силы, уверенность. Так что если не до всего доходили руки, не все удавалось вовремя починить, залатать, исправить, то и к этому начинал относиться как к домашним недоделкам, за которые ругает жена.

Именно такое «хозяйское» качество ощущается в Алексееве. От него исходило — и это, может быть, самое главное — то чувство города, говоря о котором современники употребляют слово «патриархальность», имея в виду особую короткость отношений и простоту нравов, поставленные под сомнение западной идеей формализации, привезенной Петром из Европы. Оставшись столицей допетровской Руси, Москва встала во внутреннюю оппозицию по отношению к этому отчужденному формализму. В отличие от Петербурга, где насаждалась идея святости и непререкаемости властной иерархии и формальной процедуры, старая столица воспринимала эту идею как чужеродную российской специфике. И хотя в Первопрестольной тоже было немало людей, приспосабливавшихся к новым отношениям, не они стали олицетворением Москвы…

Им стал Алексеев, умевший играть по каким-то особым московским правилам и доказать их эффективность. Лавируя между императорскими притязаниями на абсолютную власть, консерватизмом чиновников и равнодушием жителей, он сделал ставку на традиционный «хозяйский» тип управления: четко выбрать задачу и жестко, насильственно, не считаясь ни с какими иерархиями и процедурами, ее провести.

Я не хочу поэтизировать такой метод управления. Он вынужденный, переходный, и, конечно, хотелось бы все так отладить, чтобы к нему никогда не прибегать.

Москва как столица воплощает российский дух, постоянно сдвигающийся к грани бесформенности. А это значит, что когда удавалось принять и эффективно осуществить современное решение, то в итоге мы не просто добивались результата. Мы переходили от ненавистного существования между застоем и беспределом к спокойному и ровному динамическому развитию. Все решения, проводимые городской властью, имели фоном и эту вторую, быть может, не менее важную цель.

* * *

По моей просьбе известный московский скульптор Анатолий Бичуков, автор памятника Сергею Есенину на Тверском бульваре, изваял статую Алексеева. Для нее было определено место на Таганской площади. Но памятника там до сих пор нет.

«А давайте снимем этого Лужкова!»

Это случилось 10 декабря 1992 года. В тот день меня пригласили в российский парламент. Для объяснений. Кто-то пустил слух о готовящемся захвате Белого дома. Возбуждение депутатов подогревалось тем, что вечером накануне некий народный избранник, ввязавшись в дискуссию с собравшимися у гостиницы «Россия», получил хозяйственной сумкой по голове. По случайности в сумке оказалась бутылка от пива. Избранника доставили в больницу, но через полчаса отпустили. Наутро он явился на сессию с перевязанной головой, и это дало повод возбужденным депутатам поставить вопрос о доверии столичному правительству.

То было сложное время. Накалялся конфликт между исполнительной и представительной ветвями российской власти — конфликт, кончившийся, как известно, трагически…

Я поздравил пострадавшего с благополучным исходом и от имени мэрии заверил присутствующих, что ситуация в городе контролируется. Большинство депутатов удовлетворились данными заверениями. Но некоторые, наиболее яростные, решили не упускать случая… И вот один из народных избранников берет слово:

— А давайте снимем этого Лужкова! Прямо сейчас! Вношу предложение! Прошу поставить на голосование! Кто за?

Тут я расхохотался.

Говорят, очень громко.

Прямо в микрофон.

То есть на всю страну.

— Извините, не получится. Не вы выбирали мэра, а москвичи. Теперь только они могут снять. — И здесь же, глядя в зал с трибуны российского парламента, почувствовал всю глубину произошедшего в истории московской муниципальной власти.

Москва развивалась сотни лет указами великих князей и царей, исходившими из Кремля до переноса столицы в Санкт-Петербург, и императорскими повелениями из Зимнего дворца.

Великий князь Иван III пригласил выдающихся итальянских архитекторов и инженеров. Они возвели стены и башни Кремля, Успенский и Архангельский соборы, Грановитую палату, колокольню Ивана Великого, поражавшие мир величием и красотой.

Иван Грозный основал Печатный двор и возвел на Красной площади дивный храм Василия Блаженного.