Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка

Он частенько приходил к нам поговорить по радио со штабом строительства, и у меня с ним установились неплохие отношения. Когда его назначили начальником Дальстроя на Колыме, он несколько раз предлагал мне поехать с ним для организации радиосвязи, соблазняя очень хорошими условиями. И каждый раз я вежливо отклонял его предложения.

В 1937 году Берзина, вместе со многими другими ответственными работниками НКВД арестовали и, по слухам, расстреляли. При нем не было законвоированных зон, нормы выработки были гораздо ниже, и к их выполнению никто не придирался. Кроме вполне достаточного питания, почти каждый работающий на приисках зэк получал приличную зарплату; действовали зачеты, и десятилетний срок можно было отбыть за четыре-пять лет, да еще и привезти малую толику денег. Все обмундирование при Берзине было только первого срока. Совершенно не было случаев ни рукоприкладства, ни произвола со стороны конвоя и лагерного начальства. Контрики допускались к любым лагерным работам, вплоть до кухни и хлебопекарни. Одним словом, с кем бы из старых лагерников я ни говорил, все отзывались о Берзине с большим уважением и жизнь при нем вспоминали как райскую.

После снятия Берзина на Колыме все пошло кувырком. Колыма превратилась в лагерь физического уничтожения людей, в особенности людей совершенно невинных и имевших большие заслуги перед Родиной и революцией. Их сразу же стали считать социально-опасными и отправляли на дальние, особо законвоированные прииски. Вся лагерная власть сосредоточилась в руках бытовиков-уголовников-рецидивистов, другие на Колыму не попадали. Контриков использовали только на общих физически тяжелых работах. Началась «доходиловка». Но все это еще было полбеды, настоящая беда наступила с прибытием на Колыму вновь назначенного заместителем начальника Дальстроя – Гаранина[196].

Про него рассказывали легенды: по одной из них, настоящего Гаранина убили во Владивостоке японские агенты, а на Колыму вместо него прибыл японец, похожий на настоящего Гаранина. В Магадане в это время жила и работала родная сестра Гаранина, которая приехала на пристань встречать брата. Когда она увидела вновь прибывшего, то якобы вскрикнула: «Это же не он!» Но Гаранин грубо втолкнул ее в ожидавшую машину и велел ехать. На другой день сестру нашли дома мертвой. Врачи установили: скоропостижная смерть от разрыва сердца. Похоронив сестру, Гаранин начал действовать.

Про его «работу» ходили жуткие слухи, один другого страшнее. Наделенный неограниченной властью, Гаранин был полным хозяином жизни и смерти не только зэков, но и вольняшек. Любые его приговоры немедленно приводились в исполнение, задним числом оформлялись каким-либо трибуналом и без звука утверждались в Москве. Все было шито-крыто, и никто из самого высокого начальства к Гаранину претензий не имел.

А бывало примерно так: приезжает Гаранин на прииск, устраивается на каком-либо пригорке, откуда ему виден весь фронт работ, берет сильный бинокль и наблюдает за зэками. Стоило только ему заметить, что кто-нибудь присел на минуту перекурить или просто, опершись на лопату, ненадолго остановился, или просто физиономия ему не понравилась, как он отдает приказ стоящему с ним рядом начальнику охраны: «Вот того, того (и т. д.) немедленно доставить сюда». Людей тут же «изымают», составляют список с основными данными (фамилия, имя отчество, год рождения, статья, срок) и изолируют в отдельный барак с усиленной охраной.

Набрав таким образом человек двадцать-тридцать, составляют приказ: «За контрреволюционный саботаж заключенных… приговорить к высшей мере наказания – расстрелу». К вечеру этих людей уже расстреливают, причем всегда в присутствии Гаранина, который следит за пунктуальностью исполнения приговора. Лишь иногда, в зависимости от его настроения, части этих людей дают вместо расстрела добавку к сроку – «баранку», в те времена больших сроков не было. Сколько людей погубил таким образом этот зверь, одному богу известно, да еще, наверное, архивам НКВД, но, во всяком случае, счет идет не на десятки или сотни, а на тысячи душ.

Так же внезапно, как появился, Гаранин и исчез. Куда? – этого никто из зэков знать не мог. Расстрелянных им не воскресишь, но самое парадоксальное то, что гаранинские сроки оставались в силе и отменять их никто и не думал. Ни на какие заявления по этому поводу от людей, получивших такие сроки, а их была не одна тысяча, ответа не было, и досиживали эти бедолаги как основные, так и гаранинские сроки от звонка до звонка.

К нашему прибытию на Колыму Гаранина, к счастью, там уже не было[197]. Появился какой-то Павлов[198], тоже издавававший грозные приказы, но уже без массовых расстрелов, однако он при нас пробыл всего месяца три и был сменен Никишовым[199], который пережил все, даже войну, и ушел на пенсию по выслуге лет в конце 50-х годов. Кажется, он был генерал-лейтенантом или генерал-полковником.