Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка

К концу осени, из-за тяжелой работы, плохого питания, а главное из-за полного отсутствия витаминов все мы ослабели, – и это несмотря на то, что вся тайга была буквально усыпана голубикой, брусникой, морошкой, жимолостью, шиповником: но попробуй съешь хоть одну ягоду! В забое ягоды не растут, а когда тебя ведут через тайгу, то «шаг вправо, шаг влево – побег» и «конвой стреляет без предупреждения». А стрелять они, сволочи, умели! Многие из нас заболели так называемой «куриной слепотой»: человек, совершенно нормально видящий днем, с заходом солнца становился абсолютно слепым. Симптом такой болезни – расширенные зрачки после захода солнца. Лечение – несколько ложек рыбьего жира, но, несмотря на изобилие на Колыме рыбы, лечебный рыбий жир у нас был остро-дефицитным. Поскольку работа в забое кончалась после захода солнца, когда «курослепы» уже ничего не видели, то при подходе к вахте конвой отделял их от здоровых и отправлял в лагерь, а здоровые, не заходя в лагерь, шли прямо в тайгу за дровами.

После 12-часовой работы в холодном мокром забое никому не хотелось топать еще два-три часа за дровами, и многие старались закосить это мероприятие. Часто здоровые объявляли себя больными, и нужен был врач, чтобы отделить «овец от козлищ», а это требовало дополнительного времени, порядка часа (ведь народу было человек шестьсот, и каждому надо было хотя бы поглядеть в глаза).

Вот тут-то я, единственный раз за все время пребывания в заключении, был вознагражден за честность. Подходим мы как-то ненастным осенним вечером, после 12-часовой работы в забое, к вахте. Сыплет мелкий дождик, грязи по колено. Все мы насквозь промокшие, совершенно обессиленные, голодные как волки, еле-еле доплелись до вахты. Слепые держатся за зрячих. Конвою тоже хочется поскорее домой, ведь проводят-то они свой день вместе с нами, – правда в безделье, сытые, тепло и сухо одетые. Оттого решил начальник конвоя сэкономить время на врачебном осмотре слепых и обратился к нам: «Ребята, в лес за дровами идти все равно придется, так что давайте по-честному: слепые – направо, а здоровые – оставайтесь на месте».

Сам я куриной слепотой не болел и, понимая, что меня все равно разоблачат, остался на месте. Было нас всего человек шестьсот, но таких дураков, как я, набралось не более пятидесяти: все остальные перешли в правую колонну якобы слепых. Начальник конвоя, прекрасно понимая, что их столько быть не может и что подавляющее большинство в правой колонне симулянты, пришел в ярость и заорал: «Раз вы все такие негодяи и не хотите по-честному, то все, кто слева (то есть мы, добровольно признавшие себя здоровыми), идут в лагерь отдыхать, а остальные – в лес за дровами!» Мы получили награду за честность, а остальные пришли часам к одиннадцати ночи с дровами и совершенно измученные: ведь им пришлось тащить еще и своих действительно слепых товарищей! А подъем на работу, по летнему расписанию, неизменно в пять часов утра.

Но все это были цветочки – ягодки пошли с наступлением холодов: как врежет мороз в 40–45°, так в палатке, даже на расстоянии метра – двух от раскаленной печки, замерзает вода. Ляжешь на нары, на свой «матрац» (мешок набитый прессованными опилками), сунешь ноги в рукав телогрейки, бушлатом завернешься, тоненькое одеяльце еще заранее обмотаешь на себе, под бушлатом, и дрожишь от холода, пока не сморит тебя тяжкий, без сновидений, и краткий, с перерывами, сон. Только задремлешь, чуть согревшись, немного основательней – как зазвенит рельс на вахте: подъем! Знай натягивай на ноги лежавшие в изголовье и примерзшие к нарам валенки. (По идее, их полагалось сушить в специальной сушилке, но кто их туда будет сдавать? Во-первых, времени сколько потеряешь – сдавать и получать, да и идти босиком по ледяному полу от сушилки до своего места не очень-то приятно, а самое главное – обязательно заменят на совершенно рваные, а тогда уж совсем плохо будет.)

Спешишь на улицу набрать в котелок снега и, если окажется на печке место, то растопив этот снег, приготовить себе утренний чай, а если до выхода к вахте еще останется время, то часть хлеба немного поджарить на печке, вроде сытней. А тут уж опять звенит рельс на вахте – выходи на развод. А там: «Разберись по пять; первая – проходи, вторая – проходи» и т. д. – и под конвоем до места работы. А там устанавливается оцепление: стрелки зажигают себе костерчики, и в своих овчинных шубах, собачьих рукавицах и унтах, новых валенках и меховых шапках, сытые под завязку да еще и хватившие по стаканчику спирта – и то часа через два у этих костерчиков пританцовывают. А мы, бедные зэки, в своих тоненьких суконных шапчонках, залатанных телогрейках и бушлатах, рваных, на скорую руку подшитых, валенках, рваных брезентовых рукавицах, голодные и невыспавшиеся в холодных палатках, могли греться только за счет скудного остатка своих физических сил.