Москва. Квартирная симфония

– Было такое, – не стала отнекиваться я. (Первое время мне действительно чудилось, что в комнате Митрофана Кузьмича кто-то ходит и протяжно вздыхает. Я даже интересовалась у соседей, не может ли кто-нибудь под покровом ночи вскрывать замок и проникать в пустующую комнату.)

– В тридцатых-то годах, – просвещал нас дальше Игорь, – в комнате Митрофаныча, еще до родителей сбрендившей девчонки, энкавэдэшник жил, отмороженный на всю голову, во враги народа записывал всех. Доносы строчил как угорелый. На собственную жену наклепал. Она у него в двадцатых, совсем молодухой, в Наркомпросе работала под началом самого Луначарского. А муженек и ее во вражий стан зачислил. Сталину, невзлюбившему Луначарского, хотел угодить. Так вот, она дожидаться прибытия «воронка» не стала, взяла и застрелилась из мужнего «вальтера», пока тот в ванной щеки бритвой скоблил к службе. Не желала по зонам чалиться. Красивая была, надругательств лагерных вертухаев над собой боялась. Записку оставила: «Будь ты проклят, дьявольское отродье», – и пулю себе в висок. Слава богу, детей у них не было. Вот и судите. Комнатенка еще та-а, с нехорошей историей.

– Откуда ты про такое можешь знать, Игорь? – прошептала Иришка.

– Эльза как-то рассказала. Их с Биной мать дружила с женой упыря этого, сама чуть из-за него под раздачу не попала. Изумительной породы и ума, говорила, была женщина, Марией звали. Луначарский ею просто восхищался, хотя смазливую жену-актерку имел, гораздо моложе себя. Кстати, предсказал этой несчастной Марии по руке мужа-садиста и короткую жизнь. Луначарский-то не только культур-мультур занимался. Хиромантию знал и уважал, считал наукой. Эльзе зачем врать? У Эльзы не голова, а энциклопедия и память – дай бог каждому. Так вот, глаза у кровопивца-энкавэдэшника были разные, один зеленый, другой карий, один на вас, другой в Арзамас. Точно ведьмак. Потом его самого под белы рученьки вывели из квартиры с концами. Не своей смертью, гад, подох. Сгинул в подвалах Лубянки или еще где. Вот его про́клятый дух с тех пор в комнату вернулся, сначала над новыми жильцами поглумился, их дочку осиротил и разума лишил, потом уж, спустя время, вселился в Митрофаныча. Колобродит в нем, нутро ему выедает. Отчего, думаете, у Митрофаныча все жены померли? Просто так, за здоро́во живешь? С родной дочерью он знаться почему не хочет? К сестре под Тамбов ездит зачем? Порчу снимать он ездит, злой дух изгонять.

– Ну, Игорь, ты и сказитель, – поразилась Иришка, сев на табуретку. – А еще атеист, член КПСС.

– Теперь любую правду рубить можно, КПССу капут и каюк пришел. Моральная свобода. Никаких ко мне претензий, – заключил Игорь.

В рассказе Игоря не сходились концы с концами. Если про́клятый дух энкавэдэшника бродил по комнате еще до недавнего времени, а именно до повторного появления в ней Митрофана Кузьмича, получалось, все его жены умерли до вселения в него это самого духа. Хотя порчу в нашем подлунном мире никто не отменял. Но порча не порча, а Митрофан Кузьмич в теперешнем хамстве явно перебарщивал. Но и Бина Исааковна со своей стороны перебарщивала тоже. Оставаясь суровым стражем нашего коммунального хозяйства, она регулярно и упорно гасила за всеми свет. Не успевал кто-либо выйти из туалета, ванной, покинуть коридор, как раздавалось ее спешное шарканье к выключателю, она показательно громко нажимала на клавишу, ставя всем в укор расточительное расходование электричества. Весь квартирный состав, кроме Митрофана Кузьмича, снисходительно на это молчал.

Но однажды мне выпало уличить ее в двойных стандартах. Мы с дочкой вернулись из поликлиники после плановой прививки гораздо раньше, чем предполагалось (в прививочный кабинет не оказалось очереди). Стоял яркий солнечный полдень и разгар трудовой недели. Кроме Бины Исааковны, в квартире не было ни души. Иллюминация празднично сияла по всем углам квартиры.

Единственным фактором, объединяющим соседей, стала моя маленькая дочь. Она начала ходить и рвалась вон из комнат. Я брала ее за ручку и вела на кухню. В выходные дни, при наибольшей концентрации соседей, дело обстояло примерно так. «Моя ты золотая девочка!» – подхватывала ее на руки Иришка, с нерастраченной материнской нежностью прижимая к полной груди. Игорь игриво делал дочке козу. «Не пугай ее, Игорь, лучше спой что-нибудь из Долиной или Леонтьева», – миролюбиво говорила Татьяна. Игорь, виляя бедрами в купленных Иришкой новых трениках, затевал куплет на близкую ему тему: «Ах, почему, почему, почему был светофо-ор зеле-еный…» Иришка потихоньку приплясывала с дочкой на руках, Бина Исааковна, раскачивая головой в такт куплету, протягивала дочке предусмотрительно омытое кипяченой водой, очищенное от кожуры, разрезанное на две половинки яблочко. На лице Валеры рисовалось наполовину скрытое взлохмаченной челкой подобие улыбки.