Москва-Лондон. Книга 1

— Заткнись, сатана в обличье княжеском! Не то и до суда царского не дотянешь! — И стрелец выхватил саблю из ножен.

— Эй, боец царев! — взревел вдруг князь Борис. — Охолонь-ка малость! Велено тебе на суд царский бояр великих доставить — вот и вези без продыху. А уж там и сочтемся, Бог даст, кто на ком правду взыщет… Только вы бы, стрелецкие людишки государевы, обличья-то ваши открыли бы — не по очам ведь вашим сыск нам вести. За головы наши, во сне праведном побитые, за теснения великие, коими отягщены ближние бояре царские, за дьявольское невежество ваше…

Сабля стрельца просвистела над головою князя Бориса, срезав большой клок свалявшихся с соломой волос…

Князь оторопело втянул голову в плечи…

— Заткни ему пасть — и в мешок! До самой Москвы старого дьявола не вытаскивай! Пошел!

— Эй, погоди, погоди, стрелец! — взмолился Алексей. — Сойди с коня да прислони ухо свое к губам моим…

— Говори так, при всех! — резко приказал стрелец с обнаженной саблей.

— Когда ушей много, прибыли мало… — уныло пробормотал княжич.

— Все?

— Погоди, погоди, стрелец! Не кипи… паром изойдешь… Руки на час малый развязал бы… до ветра путем сходить надобно… Негоже ведь князьям под себя навозить… Да и покормили бы чем получше… А то ведь до суда царского не дотянем — дух ить не только на слове Божьем держится.

— Все, княжич?

— Да нет же, погоди! — Он перешел на шипучий и свистящий шепот: — Всем людишкам твоим — по десятку рубликов золотых, тебе — пять десятков, и разъезжаемся в разные леса!..

Стрелец вдруг изогнулся в седле и схватил Алексея за его модным клинышком стриженную бороденку. Поставив таким образом княжича на колени в санях, стрелец саблей (и не слишком старательно, следует признать!) обрезал ему усы, а затем и саму эту бородку, окровавив сначала его верхнюю губу, а затем и нижнюю с подбородком вместе. Не слишком уж тонко произведя эту операцию, стрелец изо всей силы ударил княжича саблей плашмя по спине, прошипев:

— Моли Бога, что язык твой змеиный заодно не отрезал! Пес шелудивый… недоделок…

— Сто! Сто золотых! Ну — тысячу, стрелец!

Сильнейший удар сапогом в окровавленное лицо уложил Алексея едва не замертво…

— В мешок его! В пасть соломы затолкай сколь влезет… Так… Эй, гони!

Лица стрельцов были невидимы: почти до самых глаз на них были на-

двинуты меховые шапки с острыми, заломленными назад концами, а лица полностью прикрыты черными шерстяными платками. И лишь глаза их свидетельствовали о том, что под покровом одежды бушуют страсти молодых и сильных людей…

До Троице-Сергиева монастыря они трижды отбивались от голодных волчьих стай — стрелами, ружьями и даже шестоперами и саблями с кинжалами… Приходилось сражаться с лесными хищниками, охотившимися за стрелецкими лошадьми…

Но куда опаснее были разбойники в человеческом облике! Большие и малые их ватаги, которыми кишели лесные проезжие тропы и ямщицкие гоночные тракты, устраивали хитроумные завалы с капканами для людей и лошадей, а их засады всегда выбивали из строя наибольшее количество вооруженной охраны или самих путников…

И все-таки на рассвете Дня сорока мучеников[121] они были у стен обители святого Сергия Радонежского.[122]

— Экая крепостища! — восхищенно проговорил один из стрельцов с руками, обмотанными окровавленными тряпицами. — Не дом Божий, но крепость государева…

— Болтай неразумное! — хмуро сказал второй стрелец, очевидно — начальствующий, тот самый, что был столь суров и непреклонен с обоими князьями. — От разбойников житья нету ни царю, ни Богу… За такими стенами только и прятать святые души угодников Божьих!

Один из крупнейших и богатейших монастырей разлился, словно река в весеннее полноводье, на огромной площади северо-восточной равнины русской. К нему приписано было около двух десятков меньших монастырей. Как полноправный помещик, он владел примерно 250 селами, 500 деревнями, 200 пустошами, полусотней починков и селищ, несколькими волостями, не менее чем 40–50 тысячами крестьянских душ и десятком тысяч десятин земли. Одно из крупнейших хозяйств страны не могло не стать и крупнейшей политической силой державы…

Казалось бы, святой обители, находившейся всего в семидесяти верстах с полуночи[123] от Москвы, ни к чему было окружать себя валами и крепостными стенами, но потому-то Троице-Сергиева лавра и пережила не один век своей бурной истории, что ее многомудрые владыки умели видеть сквозь толщу грядущих лет кровавые распри в безмятежном сегодня мире и предчувствовать опасность в благостном ныне смирении царей и их подданных…