Москва-Лондон

в обстановке, когда о Библии не вспоминали даже в церкви… Я выросла, окруженная грехами и ненавистью. Ах, Томми, я не помню, чтобы кому-нибудь из моих родителей пришла в голову мысль поцеловать или просто приласкать меня. Дворец был полон людей, а я всегда чувствовала себя такой одинокой! Отец без конца охотился за женщинами, часто женился и безжалостно расправлялся со своими женами79, а головы его придворных советников и министров наперегонки скатывались со ступенек эшафота. Моя мать смертельно боялась его и почему-то редко ласкала меня. Какие уж тут ласки и нежности при столь развращенном дворе! Только ты, о мой Томми, вдыхаешь в меня теплоту и радость жизни… Я люблю тебя, мой первый и единственный, и отдам тебе все, чем еще наделил меня Господь Бог!..

Никогда в жизни Грешем не испытывал ничего подобного! Блаженство!

Искушенный, избалованный вниманием самых очаровательных женщин Англии и Европы, все, казалось, познавший и испытавший мужчина находит вдруг такое невыразимое блаженство, которое побеждает его рассудок и делает своим добровольным рабом.

Непередаваемое торжество и почти языческая радость победителя!

Доселе неприступная и недосягаемая человеческая крепость — эта фанатически верующая «невеста Христова», эта «черная принцесса», эта будущая королева Англии — эта необыкновенная женщина отныне принадлежит ему, лежит в его объятиях! Он — ее Повелитель! Она — его Женщина!

Счастье! Безграничное и безоблачн

ое счастье! Все жизненные треволнения и заботы вдруг растворились в нем! Какое же это дивное блаженство — познать волшебный мир такого всепоглощающего счастья!

Впрочем, что это за легкие тени выступили в самых дальних уголках его просветленной и потрясенной души? Что-то слегка укололо. Что-то шершавое коснулось вдруг его сердца… Какой-то горячий ручеек слегка ожег мозг… Тени… Тени… Чьи-то размытые и искаженные от ненависти и презрения физиономии… Да это же оскалившиеся морды придворной аристократии! А это что еще за чудище? Палач? Но этому-то отвратительному монстру что здесь надобно? А корона? А трон?

Фу-у-у… Бред. Сон наяву. Слава богу, только одно мгновение…

И вот опять — Блаженство, Торжество, Радость и Счастье!

— Я верну все, что жизнь задолжала тебе, любовь моя! — промолвил Грешем.

— Но разве это возможно, мой Томми? Я мечтаю сейчас лишь об одном: чтобы ты увез меня на какой-нибудь необитаемый остров и мы жили бы там вдвоем до самого конца! Я не хочу быть принцессой! Не хочу быть королевой! Я хочу быть только женщиной и принадлежать тебе одному! Ты вздрогнул? Ты этого не хочешь? Ты не веришь, что я способна на это и готова

к этому? Ты молчишь?

Грешем нагнулся и прижался губами к ее губам.

— Я приду к тебе сегодня ночью… — прошептал он. — Я еще не знаю, как мне это удастся, но нашу первую ночь я не уступлю! Тогда мы и решим, как будем жить дальше, не правда ли, дорогая моя?

— О да, мой любимый! Я не решалась просить тебя об этом… О боже! Чем я заслужила щедрость твою? Неужели ты сможешь простить меня? Томми, дорогой мой, нет ли у тебя здесь нашей священной книги? Я бы хотела прижаться к ней губами и вымолить пощаду Всевышнего двум великим грешникам!..

Грешем подвел Марию к письменному столу и достал из раскрытого бриллиантового ларца рукотворное чудо великого маэстро Бенвенуто Челлини.

— О боже! — воскликнула Мария, обеими руками принимая сказочный дар. — Это невероятно!

На плотной золотистой бумаге, навсегда пропитанной каким-то необычайно тонким ароматом, мелким каллиграфическим почерком ярко-голубой краской был выписан текст Библии на латыни. Золотой корешок

и обложка из золотых плиток представляли собой самостоятельные произведения искусства — казалось, золото отдало великому мастеру все, ради чего люди гибнут за обладание этим металлом!

Мария опустилась на колени, положила золотую Библию на ковер

и, смиренно изогнувшись, прижалась к ней губами.

Грешем опустился на колени рядом с ней, закрыл глаза и вновь погрузился в свои мысли, которые на этот раз были куда приземленнее и отчетливее…

— Дорогая моя, — промолвил он, — нам пора опуститься на землю. Наше отсутствие давно вышло за пределы благоразумия. Боюсь, оно становится просто опасным! Прошу тебя, Мэри…

Она медленно и неохотно разогнулась, крепко прижимая к груди бесценное сокровище несравненного флорентийского маэстро.

— Ах, мне кажется, твой рассудок уже победил твое сердце, мой Томми… — глубоко вздохнув, сказала она с грустной и печальной улыбкой. —

А быть может, действительно ничего не произошло, и мне все это только пригрезилось? Впрочем, ты, разумеется, прав, дорогой мой: мы не имеем права слишком долго витать в облаках! Там место для святых и безгрешных. Вернемся в прежний мир, сэр Томас!

Ее лицо вдруг снова приняло привычный облик, и только слабый румянец сохранился еще с той волшебной поры.

Томас помог ей встать на ноги.

— О Мэри, — сказал он, — ты забыла, что отныне мы уже никогда

не сможем вернуться в тот прежний мир. У нас теперь свой мир, и я счастлив, что мы создали его!