Москва-матушка

Князь распахнул дверь, песенные нити порвались все сразу. В наступившей тишине князь прошел к Марфе, поцеловал ее в щеку, поклонился казанским царицам. Но в кресло, приготовленное ему, не сел, подошел к столу, попробовал из кубка пиво, сплюнул — не хмельное. Обернулся к двери, глянул на сотника, сказал:

—      А это мой гость. Воевода из Нижнего Новгорода. Прошу любить и жаловать.

—      А именем кто? — впридых спросила Марфа.

' Рынд — символический страж трона.

—      А зовут его, как и меня, Иваном. Садись, воевода, супротив меня, будем пиво пить.

Марфа помрачнела. Князь вел себя необычно.

Иван Васильевич взял чашу, отпил глоток и опять сплюнул.

—      Хмельное где, матушка? Брага, медовщинка?

—      Да ты с сума сошел, великий князь. Тут девы одне. Им ли пить хмельное?

—      Но мы же с воеводой не девы. Раз позваны... Эй, кто там? Принести браги, меда!

И тотчас же появилось на столе хмельное. Князь налил себе и Руну по кубку — выпили. Потом еще раз выпили. Марфа морщи­лась, мрачнела. А князь, как назло, все бесчинствовал.

—      Это, кто там? Позвать дудошников, гусельников. Сидите, как на поминках. Плясать хочу!

Вмиг появились музыканты, вдарили плясовую. Князь смутил­ся, шепнул Ивашке: «Выручай, тезка. Плясать-то я не горазд». Ивашка вышел на середину палаты и выдал такого трепака, что выгибались половицы. Потом заиграли «сударыню», тут и князь не утерпел, выскочил рядом с Ивашкой и давай топать одной но­гой. А уж коли вышел князь, и молодайки решились. Одна под­нялась с лавки, взмахнула платочком и лебедем, лебедем поплы­ла вокруг Ивашки. Такое пошло веселье, хоть святых выноси. Взопревший князь козлом прыгал вокруг княгинь и боярышень, однако заметил, что Ивашка что-то погрустнел, плясать перестал, привалился к столбу, тяжко дышит. Князь подошел, спросил:

—      Ты што? Притомился?

—      Да нет, государь. Испугался я.

—      Чего?

—      Помнишь, я тебе говорил про человека, который рати про­вести обещал?

—      Я потому и веселюсь!

—      Так вот сын его младший стоит рядом с Казанской царицей.

—      Да ну?!

—      Тут дело нечисто, князь.

—      А сейчас мы изведаем,— Иван Васильевич подошел к Мар­фе и сказал смиренно: — Ты прости меня за невежество, матушка.

—      Уж и верно, пора бы остепениться. Девишник мой возму­тили...

—      Позволь нам с воеводой удалиться.

—      Идите с богом.

Князь подошел к Нурсалтан и сказал по-татарски:

—      Мы с воеводой захмелели—домой пойдем. Твой слуга нас не проводит ли? Своих-то около меня нет.

Нурсалтан качнула головой в знак согласия, и слуга вслед за князем вышел.

От брусяной избы до хором князя сто шагов. Когда вошли в теплые сени, слуга бросился к Ивану:

—      Рунка! Жив!

—      Я-то жив. А как ты здесь очутился?

И Тугейка начал рассказывать...

Через час он возвратился на место. Царица

—      Проводил князя? Он в дороге не упал?

—      Он и не хмельной вовсе.

—      Зачем же тебя взял?

—      Я ему раздеваться помогал.

—      Говорили о чем?

—      Не говорили.

Впервые за свою жизнь Тугейка соврал.

* * *

Убежавши от казанцев, Иван Рун добирался до Москвы три месяца с великими трудностями. Теперь же обратный путь был легок, скор и радостен. В возке под охраной сотни конников он до­ехал до Арзамаса с приказом великого князя. А в том приказе арзамасскому воеводе было велено идти на Казань под началом Ивана Руна сразу же.

Пока рати готовились к зимней дороге, ладили лыжи, сани и запасались теплой одеждой, Иван, вскочив в седло, по окруж­ным дорогам ускакал в Нуженал, чтобы по прямому пути вернуть­ся к рати с Изимом.

Изим свое слово сдержал, привел Руна в Арзамас через Сур- ский лес напрямик, а затем по этим же дорогам вывел рать к Свияге безо всяких помех.

Рун перешел Волгу по льду и, как снег на голову, навалился всей ратью на казанские посады. Вот как об этом начертал лето­писец: «...пришли под Казань, забрались в посады, велели трубить в трубы, и бросились сечь сонных татр, грабить, брать в плен. Ос­вободили христианских пленников множество: московских, рязан­ских, литовских, вятских, устюжских, пермских и зажгли посады со всех сторон... когда посады погорели, русская рать отошла в Нижний Новгород».

Узнав о набеге русских, хан Ибрагим хотел собрать Совет, но не успел. Мурзы и эмиры сами пришли во дворец и на Совете снова пошла страшная грызня.

Теперь, когда Суртайши нет, противников Ибрагима возглав­ляет его сын Алихан. Он сидит на подушках против отца и бро­сает ему гневные слова:

—      Ты в пасть свиноядцу Ивану мать свою сунул, жену свою су­

нул, думал он тебе покой даст? А он нам какое лихо принес теперь. Что на это скажешь?

—      Молчи, неразумный! Мать моя доброй волей в Москву по­ехала, там хворь ее прошла, а жена моя именем Ивана три раза у нас мир просила. А вы ему мир дали? Я бы на его месте так терпелив не был, я бы раньше налетел.

—      Ты на словах больно храбрый! Если бы я со своими джи­гитами на московские пределы не ходил, да не пугал бы русских, Иван совсем обнаглёл бы. Он бы уже давно тебя из гарема вы­тащил и послал бы свиней пасти.