Москва-матушка

На лицах у всех, кто ждал приема, легкая усмешка—давно известно, что хан-агасы все время проводит в кейфе и о делах государства имеет слабое понятие. Он входит к хану, чтобы поприветствовать его, а потом туда направляет­ся хазнадар-ага. О, этот будет долго говорить с владыкой. Известно всем, насколько скуп хан,

и все знают, что он потребует от казначея отчета за каждую истра­ченную монету. Хазнадар-ага, переваливаясь с боку на бок, словно селезень, поспешно вошел в кабинет хана. Менгли-Гирей сидел на подушках, глядел в сторону. Вошедший, не доходя пяти шагов до хана, упал на колени и поцеловал край ковра.

—      Приветствую тебя, великий и несравненный,— сипло прого­ворил казначей,— и молю аллаха о том, чтобы казна твоя была также полна завтра, как и сегодня. Вчера я получил письмо из Чу- фут-Кале. Сейтак-ага снова просит выслать золота для продолже­ния строительства дворца в Ашламе.

—      Много он просит?

—      Не смею сказать, о благочестивый.

—      Говори.

—      Четыре тысячи золотых гуруш.

—      Четыре тысячи! Ты, надеюсь, не выдал их этому граби­телю? — крикнул хан.

—      О верный хранитель мудрости и справедливости! Я знал твое желание построить самый роскошный и великолепный дворец в мире, мои уши слышали твои повеления выдавать Сейтаку золота столько, сколько потребуется, и я...

—      И ты выдал золото!—хан застонал.— О великий боже! За­чем мне этот великолепный дворец, если я войду в него нищим. Скажи мне, как высоко возведен дворец?

—      Да не обрушится твой гнев на мои седины — дворец поднял­ся не больше, чем до колен человеку. Так пишет Сейтак.

—      Зачем этому вору понадобилось столько золота, если дворец не подрос ни на палец?

—      Сейтак пишет, что дворцы, которые он строил раньше, обхо­дились дешево. Рабам и пленникам не надо платить. Но по твоему повелению, мудрейшей, Сейтак нанял целую орду гяуров-итальян- цев, и они каждый день требуют золота. Они не положили ни од­ного камня в стены дворца и только знают одно: изображают бу­дущий дворец на бумаге во всех видах. Так пишет Сейтак.

Хан долго смотрел в окно, сделанное под потолком, и затем медленно произнес:

—      Звездочет из Кафы предсказал мне, что дворец тот принесет мне несчастье. Он, видно, был прав. Сегодня же поезжай в Ашла- му и передай мою волю: я хочу, чтобы оджак* этого дворца никогда не дымился. Пусть Сейтак начинает строить другой дворец, в Са- лачике,— там, где я думал поставить себе сераль первый раз. Пусть он делает такой же великолепный дворец, но наполовину меньше. Золота он получит тоже наполовину меньше, а половину мастеров-гяуров пусть выгонит.

¹ Оджак (тат.).— очаг.

—      Будет сделано, благословенный,— произнес казначей и, пя­тясь, вышел из покоев хана.

В дверях с казначеем встретился седой человек, он бочком про­тиснулся в дверь и, притворив ее, тихо сказал:

—      Явился человек, приходящий во вторник. Когда великий и мудрый захочет выслушать его?

Лицо хана озарилось радостью, он поднял руку и сказал:

Пусть сидящие рядом подождут. Впусти его сейчас.

Никто, кроме Менгли-Гирея, не знал, что человека, приходив­шего во вторник, зовут Ионаша. Он появлялся во дворце внезапно и уходил тайно. Никто, кроме хана, не говорил с ним, никто, кроме хана, никогда не видел его лица.

Ионаша твердым шагом вошел в комнату и опустился на колени.

—      Целую пыль у твоих ног, великий хан!

—      От тебя долго не было вестей, и я обрадовался твоему при­ходу. Говори.

—      Недавно на Кафу прошел большой купеческий караван. Сре­ди купцов был там боярин Московского князя. Слуга его, послан­ный в Сурож к Никите Чурилову с письмом, заехал в нашу корчму и говорил, что боярин—русский посол. К кому сей боярин послан, мне узнать не удалось. Еще раньше в корчму заезжал нотариус консула Солдайи и вез письмо консулу Кафы. Вот оно от слова до слова,— и Ионаша подал хану бумагу.

Менгли-Гирей долго читал копию письма, медленно шевеля гу­бами. Прочитав жалобу консула на самоуправство ди Гуаско, не­вольно ухмыльнулся:

—      Это хорошо. Пусть ссорятся латинпы... Теперь скажи о главном.

—      Мои друзья, живущие в Кафе, сообщили мне, что братья твои Нурдавлет и Хайдар дважды были во дворце консула. Пи­сец консула, жадность коего не имеет границ, за большую цену со­общил мне о беседах Хайдара и Нурдавлета с консулом, а также с главным синдиком Кафы. Мне неведома мысль твоих братьев, но Хайдар просил консула о помощи в случае, если теперешний хан расстанется с этим суетным миром и если один из братьев вступит на престол.

—      Что же им ответил Большой кафинеи?

—      Консул сказал, что Менгли-Гирей молод, а Нурдавлет и Хайдар гораздо старше его... Потом он добавил: «Старики уходят из жизни обычно раньше молодых». После этих слов консул удалил письца, из палаты, и мне неведомо, чем кончился разговор. Но мне известно другое, о светлейший, мудрый хан: вечером, вскоре после ухода братьев, в личную кассу консула поступил мешок золота.

—      Как велик мешок? — нервно спросил Менгли.

—      Там было ровно три тысячи монет.