Москва: мистика времени

И вот спустя два века выяснилось, что действительно кануло в воду. В речку Неглинную. Видно, речные боги наказали обидчика – не стерпели того, что позарился кто-то на заветный перстень.

Вот и сгинул вор вместе с колечком на дно Неглин-реки.

А знаете, что самое невероятное? После того как было заведено дело о нахождении неопознанного тела после наводнения в августе 1973 года, следователь Соболев присовокупил найденный антикварный перстень к делу. Только вот тот впоследствии. исчез. Не надо думать прямолинейно – потерялся или сперли. В те годы преступление вообще было редкостью, тем более с трупом и историческим налетом. Да и никаких краж в милиции быть не могло – себе бы дороже стало. Только вот перстень как испарился. То есть он вышел из воды на поверхность, считай, что спасся. Но в руки никому не дался. Может, до сих пор бродит – ищет хозяйку…

А вот бани Сандуновские на берегу Неглин-реки себе новую хозяйку сыскали. Но обо всем по порядку. Сначала о самих банях.

Сандуны быстро обросли собственной историей, легендами и тайнами. Банщики «дворянского» отделения вовсю хвалились друг перед другом, кто какого почетного гостя помыл да попарил. Среди завернутых в белоснежные простыни посетителей особым успехом всегда пользовался рассказ о том, как парился «смуглый поэт Пушкин». Банщики смачно рассказывали, что был он такой молодой да крепкий, что любого банщика до седьмого пота доводил. А сам, исхлестанный на полке веничком из молодых берез, резво бросался в ванну со льдом. Да только через минуту выскакивал на полок и снова требовал, чтобы банщик «отпотчевал» его хорошенько. Бедным банщикам, чтобы угодить поэту, меняться приходилось, а тому – хоть бы что.

В буфете любили вспоминать другую историю – о Денисе Давыдове, легендарном герое войны 1812 года. Сей гусар, накинув простыню, выползал из парилки в буфет и требовал брусничной воды, декламируя из Пушкина: «Боюсь, брусничная вода мне б не наделала вреда!» Хорошо, коли буфетчик бывал в курсе и подносил воду вкупе с водкой, а то разгневанный неразбавленным брусничным приношением гусар мог и оплеуху влепить.

Купеческое сословие в Сандунах свою легенду заимело. Оказалось, чтобы стать счастливой в браке, купчихе-невесте надлежало накануне свадьбы помыться в отдельном кабинете из серебряной шайки. Купчихи свято верили, что сама красавица Сандунова из этого серебра мылась, оттого муж ее столь горячо и любил.

Потом появились и «семейные» отделения. Правда, вместо жен с мужьями, их оккупировали дамы с модными болонками и кошечками. Так что банщицам приходилось мыть не только двуногих, но и четвероногих посетителей.

Однако без хозяйки плохо. После смерти Елизаветы Семеновны наследникам Силы, «вольноотпущенной Горбуновой и ее сыну Виктору», они не понадобились. Все банное дело Горбуновы продали внуку купчихи Авдотьи Ломакиной, той самой, что держала «помоечные места» еще до Сандуновских бань. Однако внук ее Василий вкладывать деньги в «помойное дело» не счел нужным. Так что бани потихоньку приходили в упадок. Нет, конечно, москвичи по-прежнему их любили и все еще звали Сандунами, но… все уж было не то.

В конце концов Василий Ломакин заложил Сандуновские бани купцу-миллионщику Ивану Фирсанову, владельцу крупнейших дровяных складов, но выкупить не сумел. Купец же сам банями не заинтересовался и сдал их в аренду простому сандуновскому банщику Петру Бирюкову. Только и сказал:

– Он это дело получше моего знает!

Времена самодурства Улица Кузнецкий Мост, 15/8, стр. 2 иначе Рождественка, 8

Купец-миллионщик Иван Григорьевич Фирсанов был личностью по тем временам интереснейшей. Хоть и жил в самом центре Москвы – на Кузнецком Мосту в угловом доме 15, что выходил окнами и на Кузнецкий и на Рождественку, но «место» свое на социальной лестнице знал. И частенько в семье говаривал:

– Мы не абы каки богатеи. Отец мой в Серпухове дровами торговал. И мне быть бы дровяником, но Бог помог. Взял меня в Москву крестный – мир праху его! – купец первой гильдии Семен Семенович Щеголев, которого я как отца почитаю.

Что ж, Ивану Фирсанову было чем гордиться. Всего сам добился. Начинал в лавке купца Щеголева в Старом Гостином дворе, что на улице Ильинке. Торговали там не абы чем, а ювелирными изделиями и драгоценными камнями. Дело это тонкое: во-первых, соблазн – на прилавках же товар на тысячи рублей лежит, во-вторых, глаз верный нужен, чтобы не обмануться: где драгоценный камень, а где стекляшка. Но Иван Фирсанов оказался честен и чутье имел отменное: из мальчика на побегушках стал приказчиком, а потом и оценщиком. Свое дело открыл. Сначала скупал у помещиков старинные драгоценности. И торговал ими всего-то на лотке. Только к тридцати годам скопил достаточно денег для открытия собственного дела уже в Новом Гостином дворе. И лишь в 1857 году он смог купить первый собственный дом недалеко от Тверской улицы – в Старопименовском переулке, что напротив знаменитого Благовещенского.