Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма

Конкурс проходил в четыре тура, но самым волнующим из них оказался второй – открытый этап. Международный открытый конкурс на проект Дворца Советов в Москве был официально объявлен в июле 1931 года. Официальные лица, отвечавшие за отбор конкурсных проектов, с самого начала решили, что всего будет проведено четыре тура и что в первом, третьем и четвертом турах примут участие только приглашенные архитекторы[85][86]. Второй же тур был открыт для всех желающих. Из 160 заявок, поданных на открытый конкурс, 24 поступили от иностранных архитекторов, причем некоторые из них были приглашены к участию советской стороной и позднее им выдали за конкурсные проекты денежные призы в иностранной валюте[87]. Участие в конкурсе ряда именитых зарубежных зодчих придавало Дворцу Советов дополнительный престиж и привлекало международное внимание. И еще повышало градус ожидания.

Многие из зарубежных архитекторов, принявших участие в открытом конкурсе, принадлежали к модернистскому движению. Когда стало известно, что проекты всех трех лауреатов первой премии в открытом туре были выдержаны в неоклассическом стиле, модернисты пришли в ярость. В апреле 1932 года по инициативе Ле Корбюзье, тоже лично участвовавшего в конкурсе, от имени Международных конгрессов современной архитектуры (Congrès Internationaux d’Architecture Moderne – сокращенно CIAM) Сталину была отправлена телеграмма. В ней итоги конкурса названы «прямым оскорблением духа русской революции и духа пятилетнего плана». По словам авторов послания, «Дворец Советов в том виде, в котором он был одобрен Советом строительства, воплощает собой все ушедшие в прошлое режимы и демонстрирует полное безразличие к гигантским культурным усилиям нашей современности». Вся эта история в тексте представлена как «полное драматизма предательство», также от имени CIAM сообщалось, что для 4-го съезда организации, который ранее планировалось провести в следующем году в Москве, будет найдено другое место[88]. В итоге 4-й съезд CIAM действительно состоялся не в Москве, а на океанском лайнере, направлявшемся из Марселя в Афины, и между идеологом архитектурного модернизма и государством победившей революции, в котором прежде модернисты видели «землю обетованную», произошел окончательный разрыв[89].

Когда Бориса Иофана, главного архитектора Дворца Советов, спустя два года спросили о том, почему Ле Корбюзье уехал из СССР, тот ответил, что «советская архитектура уже переросла эру конструктивизма и функционализма»[90]. Колкий ответ Иофана, намекавший на то, что, пока Ле Корбюзье топтался на месте, Советский Союз успел шагнуть гораздо дальше, возможно, отчасти выражал личное отношение главного архитектора (он не разделял взглядов и подходов всемирно известного модерниста, который, по выражению Иофана, «приезжал в Москву эпизодически»[91]), но еще в нем отразились и перемены, постигшие судьбу модернизма в СССР.

В апреле 1932 года, в том же месяце, когда Сталину была отправлена гневная телеграмма, все независимые культурные организации в СССР были распущены и советским художникам всех направлений было предписано объединиться в новые творческие союзы. Пока в новом Союзе советских архитекторов и в новой Академии архитектуры велись споры о роли истории и о наследии модернизма, понятия «конструктивизм» и «функционализм» все чаще использовались как неодобрительные и ассоциировались с ушедшим периодом революционного развития – хаотичным и идеалистичным. Хотя многие продолжали отстаивать мнение, что советская архитектура еще многое могла бы почерпнуть у модернизма, в 1930-е годы большинство архитекторов решительно развернулись в сторону исторических образцов и неоклассических форм[92]. Пытаясь сформулировать догматы нового соцреалистического подхода к проектированию, советские архитекторы пришли к тому, что красота и счастье должны быть главными ценностями, которые необходимо выражать в архитектурных формах[93]. Этот ценностно-ориентированный подход к проектированию получал официальное одобрение. На одном из выступлений 1933 года Каганович заявил:

Некоторые считают, что упрощенное, грубое оформление – это стиль пролетарской архитектуры. Нет уж, извините, пролетариат хочет не только иметь дома, не только удобно в них жить, но также иметь дома красивые. И он добьется того, чтобы его города, его дома, его архитектура были более красивыми, чем в других городах Европы и Америки[94].