Москва на перекрестках судеб. Путеводитель от знаменитостей, которые были провинциалами

Великий актер сознательно пренебрег и исторической, и сценической трактовкой облика Федора Иоанновича. Он явил на суд зрителей нового царя — мудрого в своей человечной простоте.

Иннокентий Михайлович Смоктуновский продолжал свое творчество буквально до последних дней жизни. Скончался он третьего августа 1994 года в Москве.

Я уверен, что вам непременно захочется больше узнать о Смоктуновском. Прочтите его книгу «Быть!» — не пожалеете. Писал Иннокентий Михайлович так же, как и играл — тонко, убедительно и с душой.

Людмила Гурченко

Все в жизни стоит столько,

сколько за это заплачено.

М. Веллер. «Любит — не любит»

Людмила Гурченко родилась в городе Харькове, который некоторое время даже был столицей Украины. Точнее — Украинской Советской Социалистической Республики.

Людмила была единственным ребенком в семье музыканта Марка Гавриловича Гурченко.

«Имя свое я получила за два часа до рождения, — вспоминает Людмила Гурченко. — Испуганный папа отвез маму в роддом, что был на Пушкинской улице, а сам „на нервной почве“ побежал в кино. Тогда на экранах с огромным успехом шел американский приключенческий фильм „Акулы Нью-Йорка“… Герой фильма, красавец Алан, совершает чудеса — спускается по канату с самолета на крышу несущегося поезда, в котором увозят его похищенную возлюбленную, прелестную Люси. После сеанса потрясенный папа примчался в роддом и срочно передал маме записку: „Лель! Детка моя! Если в меня будить орел, назовем Алан. Если девычка, хай будить Люси“».

В 1941 году началась война.

Отца забрали на фронт, а Люся осталась с мамой в Харькове, в своей маленькой комнатке, что находилась в подвале дома номер семнадцать по Мордвиновскому переулку.

Уже в октябре 1941 года в Харьков вошли немецкие войска.

Жить в оккупированном врагом городе было тяжело. И детям, и взрослым.

Людмила Гурченко помнит этот ужас: «Главным местом всех событий в городе был наш Благовещенский базар. Здесь немцы вешали, здесь устраивали „показательные“ казни, расстрелы…

Я не могла смотреть, как выбивают скамейку и человек беспомощно бьется. Первый раз я еще ничего не знала. Я не знала, что такое „казнь через повешение“. И смотрела на все с интересом. Тогда мне стало нехорошо. Что-то снизу поднялось к горлу, поплыло перед глазами. Чуть не упала. Потом я уже все знала… Я боялась повторения того состояния. Я уткнулась лицом в мамин живот, но вдруг почувствовала, как что-то холодное и острое впивается мне в подбородок. Резким движением мое лицо было развернуто к виселице. Смотри! Запоминай! Эти красивые гибкие плетки, похожие на театральный стек, мне часто потом приходилось видеть. Их носили офицеры.

Тогда мне было шесть лет. Я все впитывала и ничего не забыла. Я даже разучилась плакать. На это не было сил. Тогда я росла и взрослела не по дням, а по часам».

Многострадальный Харьков дважды переходил из рук в руки, пока, наконец, 23 августа 1943 года не был окончательно освобожден Красной Армией. Радости Люси не было предела.

Вскоре в ее жизни случилось еще одно знаменательное событие — первого сентября этого же года она пошла в школу!

В первый класс шестой харьковской школы.

Годом позже Люся поступит в музыкальную школу имени Бетховена.

А еще через год — в сентябре 1945 года домой вернется отец.

«Все эти годы я ждала папу, столько раз по-разному рисовала себе его приезд с фронта. А теперь все — его голос, и его поза, и серая ночь, и жалкая, испуганная мама — все-все-все не соответствовало чуду, которое я связывала со словом „папа“.

Схватил меня на руки, подбросил в воздух: „У-у! Як выросла! Якая богинька стала, моя дочурочка. Усю войну плакав за дочуркую“. И залился горькими слезами, что „мою дочурку, мою клюкувку, мать превратила в такога сухаря, в такую сиротку“».

Люся безмерно, страстно любила отца, а вот ее отношения с матерью, увы, складывались не самым лучшим образом.

«Маме было не до меня. Жива, здорова, не болею — это главное. А что там у меня внутри — этим никто не интересовался. Маме я была непонятна. А если и понятна, то сильной схожестью с папой, которая ее раздражала. „Оба идиоты“, — вырывалось у нее…

Мама устроилась в кинотеатр имени Дзержинского работать ведущей „джаз-оркестра“, который играл публике перед сеансом. И я после школы — в кино. С собой приводила полкласса. Фильмов было мало. Их так подолгу крутили, что, бывало, один и тот же фильм мы смотрели раз по пятьдесят! Сколько раз я видела фильмы „Аринка“, „Иван Грозный“, „Истребители“, „Два бойца“ и, конечно, „Большой вальс“!

Первый раз после этого фильма я поняла, что мама была права, когда говорила папе, что „Люся — девочка некрасивая“. Да, она права. Все так. Карла Доннер мне показалась такой чудной! Я поняла несовместимость своих „полетов“ и реального отражения в зеркале. На время я даже перестала подходить к нашему „волнистому“ зеркалу…»

В 1953 году Людмила Гурченко окончила школу и собралась поступать в местный театральный институт.