Москва Нуар. Город исковерканных утопий

— Плакала мясницкая, — сказал Вельцев, тяжело дыша, и сплюнул, — плакали три миллиона.

Сев за руль «Кайенна», он сменил размякшие салфетки в паху, отер пальцы и, глядя на лежавший между сиденьями грязный пистолет, думал и вспоминал, к кому можно обратиться за помощью. Все прежние, рабочие варианты, связанные с Митяем, отпадали, кроме них оставались только два: «Склиф» и вытуренный из «Склифа» за наркоту, живший где-то на Трубной однокурсник Оксаны. «Попробуем, для начала, с конца, — решил Вельцев и запустил двигатель, — с Трубной».

На заледенелой под снегом дороге мощный джип шатало от обочины к обочине, а перед самым выездом на Менжинского занесло так, что, развернувшись, он встал на встречной полосе. Вельцев поднял над рулем растопыренную пятерню. Его била крупная дрожь. Живот и левое бедро онемели, в то же время от паха к груди восходил густой жар, от которого мутилось в голове. Вельцев пристукнул ногтем по спортивной баранке: «Ладно. Поправка…»

Добравшись черепашьим ходом до двенадцатиэтажки, он перепутал в последний момент педали газа и тормоза, и врезался в «Гелендваген».

— Черт…

На полдороге между палисадником и сгрудившимися машинами, в конце подкровавленной борозды, лежал лицом вниз один из бойцов троицы. Вельцеву пришлось переступить через него.

Проходя мимо палисадника, он спугнул какого-то зверька, а у подъездного тамбура столкнулся нос к носу с Ланой. Ахнув, девушка отступила со вскинутой, как оружие, ключом-рукоятью. Вельцев протянул к ней открытую трясущуюся ладонь:

— Это я…

В квартире она бережно усадила его на кровать, присела рядом на корточки, заглянула ему под пальто, ткнулась в рукав своей дубленки и горько расплакалась:

— Господи, я… ты меня так…

— В последний раз спрашиваю, — сказал, вымученно улыбаясь, Вельцев, — пойдешь со мной? — Он выпростал из-под полы пистолет и отложил его на ковер. — Вернее, поедешь?

Лана взглянула на него исподлобья:

— Куда? На чем?

— К доктору Айболиту. Машину ведь водишь?

— Слушай… — Сглотнув слезы, она подхватила его под колени и несильно встряхнула. — Тут, в соседнем дворе, фельдшер живет. Он племяннице бабы Агафьи аборт на дому делал. Может, к нему?

— Ты серьезно? — нахмурился Вельцев.

— Постой… — Легко вскочив на ноги, Лана поцеловала его в губы и зашла в кухню, откуда тотчас послышалось щелканье телефонных клавиш.

Вельцев взял зажигалку и впустую щелкал кремнем.

Лана с грохотом бросила трубку и, вернувшись, снова подсела к нему:

— Не отвечает. — Она озадаченно, с натугой подула в приставленный ко рту кулак. — Давай тогда сделаем так: я сбегаю к нему и, если он дома, обо всем договорюсь. Если нет — едем к твоему Айболиту. Две минуты потерпишь?

Вельцев продолжал щелкать кремнем и молча смотрел на нее. Он слышал, но не слушал ее, прислушиваясь к себе, к ощущению, которое почему-то мыслил как воспоминание: сейчас ему было приятно находиться рядом с ней, как, наверное, ни с кем из прежних его женщин. Это казалось странно и в то же время просто — как клубничный вкус ее помады. Она еще что-то говорила, затем опять поцеловала его, погасила свет и побежала в прихожую.

— Ты… куда? — спросил он через силу.

Лана, обернувшись, крутанула в кулаке ключ-ручку.

— Я же сказала.

— Погоди, — Вельцев собрался встать, — я запрусь.

— Ага, — хмыкнула она, открыв дверь. — А если отключишься — спасателей вызывать? или сразу труповозку? Жди. — Дверь захлопнулась за ней, задвижка дважды стукнула в пазу.

Вельцев, помешкав, закурил, подтянулся на локтях, сунул под голову валик и лег на кровать с ногами. Подвешенный к люстре человечек мерно покачивался в дымных струях…

Задремав, он пришел в себя от собственного кашля.

На потолке плясала паутина. Дым горелой шерсти ел глаза и резал в горле. Выпавшая из пальцев сигарета запалила ворс ковра. Растерев тлеющие волокна рукавом, Вельцев поглядел на часы и недоуменно встряхнул запястьем: он спал больше четверти часа. Тампон отстал от раны, так что кровью напитался не только пуловер под спиной, но и ковер под завернувшимся пальто.

Вельцев осторожно встал с кровати.

— Лана, — позвал он.

Ответом ему была звенящая, какая-то неровная, шероховатая тишина. Думая, что у него заложило уши, он открыл и закрыл рот. Пол крупно и мерно, как в качку, подымался и проваливался под ногами.

Опираясь рукой на стену, Вельцев вышел в прихожую. Входная дверь была по-прежнему заперта. Он посмотрел в глазок, подергал скобу, опять открыл и закрыл рот, и прислушался: где-то далеко, почти на пределе слуха, в этой шероховатой тишине захлебывалась сирена то ли «Скорой помощи», то ли милиции. Неожиданно в кухне раздался телефонный звонок. Вельцев оттолкнулся от двери, но замер на полушаге — второго звонка не последовало, шероховатая тишина поглотила и его.