Москва Нуар. Город исковерканных утопий

Я все помню, все знаю, и все об этом знают. Но мне совершенно нечего бояться. Последние пять месяцев я или сижу дома, или хожу в прокуратуру. Мне еще повезло, что меня оставили под домашним арестом, а не отправили в «Лефортово», благо близко. Такая, знаете ли, глупость. Там было очень темно, и, признаться, страшно. Никто из нас не знал, что будет за дверью, а я — я стоял первым. Уже давно не младший, не студент, не стажер, а опять первый. Всю жизнь первый. Когда «тяжелые» вынесли дверь и отскочили в сторону, я вошел и выстрелил на звук. Теперь в объяснениях — сколько их было — я пишу: она что-то выставила в мою сторону. Шприц это был, просто шприц. Но я тогда чуть не обосрался, честное слово, и раза четыре нажал. Я хорошо стреляю, но хуже Воронова. По крайней мере, когда нас вывозят раз в год на стрельбы, он, как и раньше, выбивает 10 из 10, а мой абсолютный рекорд — восемь. На общем фоне, говорит кадровик, очень даже хорошо. А тут меня как подменили: все четыре пули легли рядом, груди у той девки не стало вообще.

Ей лет 19, уже не помню. Следак у меня — нормальный малый, мой ровесник. Я знаю, перед арестом он отпустит меня домой. Я позвоню Николаю Петровичу, мы поедем на нашу поляну, и я предложу ему игру. Он не сможет отказать мне. А стреляет он лучше. Иначе и быть не может. Меня нельзя сажать в тюрьму. Я там помру. Менты не сидят в тюрьме. Они там перестают быть ментами или умирают. Что, впрочем, без разницы.

Владимир Тучков Вердикт «Макарова», грязный секс, или Встреча боевых друзей Чистые пруды

Выйдя из метро «Чистые пруды», Максим, как обычно, врубил максимальную скорость, поочередно выкидывая вперед мускулистые ноги, словно это были шатуны работающей с предельной производительностью машины. Да уж, машине, не имевшей ни зрения, ни слуха, ни обоняния, в этом «райском» уголке Москвы было бы гораздо проще. Максиму же предстояло проскочить мимо выстроившихся цепью потных людей-сэндвичей, сующих прохожим отпечатанные на слепом принтере листовки с адресом бюро переводов. Мимо смердящих мочой бомжей, привольно расположившихся у памятника Грибоедову. Мимо безумного патлатого старика с мощной усилительной аппаратурой, распевающего псалмы под арабскую музыку. Мимо дюжины кобелей, которые по очереди трахали похотливую сучку. Мимо зловонного пруда, который наши недальновидные предки непонятно на каком основании назвали чистым…

Максим вспомнил, как в свое время пел Игорь Тальков, пел, пока не словил на шоуменской разборке выпущенную из «Макарова» пулю, навеки его успокоившую. И эта слащавая песня была пародией на нынешнюю ситуацию:

Чистые пруды, застенчивые ивы,
Как девчонки, смолкли у воды.
Чистые пруды — веков зеленый сон —
Мой берег детства, где звучит аккордеон…

Какие ивы? — Обоссанные скамейки, с рассевшимися на них дебилоидами!

Какой аккордеон? — Электронная долбежка, раздающаяся из окон тупо торчащих в пробке машин!

Какие девчонки? — Бляди им имя!

Максима тошнило от такого рода мест, некогда овеянных романтическими именами и старинными культурными традициями, которые теперь, когда Москва обожралась нефтедолларов и вот-вот лопнет, разбрызгивая во все стороны гной, ассоциировались с месяц не стиранными носками.

…Конечно, ему можно было бы уподобиться машине и просквозить к базе, которая когда-то, в незапамятные времена, была индийским рестораном «Джатаранг», просквозить, ничего не видя, ничего не слыша, ни на что не обращая внимания. Однако он был машиной совсем иной конструкции. И функции в нем были заложены другие. Он дожил до сорока лишь потому, что довел до автоматизма способность замечать любые окружающие его мелочи, каждая из которых могла быть чревата летальным исходом.

Когда-то, в горах Афганистана, смерть могла сулить слегка покачнувшаяся ветка или подозрительно приглаженная — не ветром, а рукой сапера — дорожная пыль.

Потом, выйдя на гражданку, когда убийство стало для него боссом с толстым кошельком, а также адвокатом и менеджером, костлявая могла таиться за затемненными стеклами джипов, в толпе, за углом… Короче — всюду. Потому что теперь у него не было ни фронта, ни тыла, ни надежно укрепленной базы. Фронт был там, где находился Максим.