В Новом Завете описываются звуки труб, возвещающие о грядущем конце света: «И я видел семь Ангелов, которые стояли пред Богом; и дано им семь труб. <…> И видел я и слышал одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на земле от остальных трубных голосов трех Ангелов, которые будут трубить!» (Откр. 8: 2, 13).
7.9
C. 15.В ситуации «остановка главного героя на площади/перекрестке для разрешения важного вопроса» постоянно оказывается Раскольников у Достоевского: «„Так идти, что ли, или нет“, – думал Раскольников, остановясь посреди мостовой на перекрестке и осматриваясь кругом, как будто ожидая от кого-то последнего слова. Но ничто не отозвалось ниоткуда; все было глухо и мертво, как камни, по которым он ступал, для него мертво, для него одного…» («Преступление и наказание», ч. 2, гл. 7).
«Он отошел наконец, даже не помня, где он находится; но когда он дошел до средины площади, с ним вдруг произошло одно движение, одно ощущение овладело им сразу, захватило его всего – с телом и мыслию. <…> Он весь задрожал <…> И до того уже задавила его безвыходная тоска и тревога последнего времени, но особенно последних часов, что он так и ринулся в возможность этого цельного, нового, полного ощущения. Каким-то припадком оно к нему вдруг подступило: загорелось в душе одною искрой и вдруг, как огонь, охватило всего. Всё разом в нем размягчилось, и хлынули слезы. Как стоял, так и упал он на землю… Он стал на колени среди площади, поклонился до земли и поцеловал эту грязную землю, с наслаждением и счастием» (ч. 6, гл. 8).
7.10
Здесь проецируются друг на друга сразу несколько аллюзий. Прежде всего, на память приходят слова Господа, переданные Моисеем: «Не делайте себе кумиров и изваяний, и столбов не ставьте у себя, и камней с изображениями не кладите в земле вашей, чтобы кланяться пред ними; ибо Я Господь, Бог ваш» (Лев. 26: 1). Эта идея развивается во Второзаконии (4: 16, 4: 25, 27: 15), где под изваяниями имеются в виду языческие идолы: «Проклят, кто сделает изваянный или литый кумир, мерзость пред Господом, произведение рук художника, и поставит его в тайном месте!» (Втор. 27: 15). В этом контексте вопрос «дико смотрящих» на Веничку людей можно интерпретировать как вопрос о том, становиться ли им язычниками или же оставаться христианами.
Вторая аналогия также библейская – со сценой распятия Христа на кресте на Голгофе, то есть на высоком, хорошо обозреваемом месте, в присутствии толпы: «И, неся крест Свой, Он вышел на место, называемое Лобное, по-еврейски Голгофа. Там распяли Его <…> Пилат же написал и надпись и поставил на кресте. Написано было: Иисус Назорей, Царь Иудейский. Эту надпись читали многие из Иудеев, потому что место, где был распят Иисус, было недалеко от города» (Ин. 19: 17–20; см. также Мф. 27: 33–37; Мк. 15: 22–27). Данная аналогия, безусловно, имеет право на существование в «гефсиманско-голгофском» контексте «Москвы – Петушков».
Третья ассоциация – «столб, поставленный на площади в назидание народу», является одной из ключевых деталей в опере Мусоргского «Хованщина» (см. 25.10): в 1-м действии оперы на Красной площади у Кремля стоит каменный столб («столбушек»), сооруженный стрельцами как знак памяти о казнях неугодных им москвичей и знак устрашения (то есть «назидания») новых возможных противников стрелецкого режима. 1-е действие происходит на Красной площади рано утром, и стрелец Кузька, издеваясь над подьячим, поет: «Скорей на этот столбик угоди!» Позже столб внимательно разглядывают – «смотрят так дико» – пришлые люди; они хотят узнать, что на нем написано, однако по неграмотности не могут этого сделать. Они обращаются за помощью все к тому же подьячему, тот отказывается, но после угроз пришлых людей при помощи топора расправиться с ним (рядом с Лобным местом) подьячий зачитывает им грозную преамбулу и имена казненных отступников. В 4-м действии на Красной площади неподалеку от памятного столба должна состояться казнь стрельцов, выступивших против царя Петра (в последнюю минуту казнь отменяется по милости царя).
Аналогии с 1-м действием «Хованщины» еще более усиливаются, если принять во внимание, что сцена подьячего с Шакловитым прерывается появлением грозных стрельцов, протаскивающих через всю сцену под руки в Кремль арестованных инакомыслящих, а также то, что напуганный подьячий поет о стрельцах: «Уж как я не люблю их! <…> Не люди – звери, сущие звери!» (см. 6.21).