Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова

Примечательно, что Манфредом считал себя одно время и Мусоргский, который писал одному из своих знакомых, вспоминая о совместной прогулке по Петербургу в 1858 г.: «Перед этой прогулкой мы читали „Манфреда“, я так наэлектризовался страданиями этой высокой человеческой натуры, что тогда же сказал Вам: „Как бы я хотел быть Манфредом“ (я тогда был совершенный ребенок), судьбе, кажется, угодно было выполнить мое желание, – я буквально оманфредился, дух мой убил тело. Теперь надо приниматься за всякого рода противоядия» (М. А. Балакиреву, 10 февраля 1860 г.).

Байроновские персонажи фигурируют и в русской классике, в частности в стихотворениях в прозе Тургенева: «Я читал байроновского „Манфреда“… Когда я дошел до того места, где дух женщины, погубленной Манфредом, произносит над ним свое таинственное заклинание, – я ощутил некоторый трепет» («Проклятие», 1878); «Я проживал тогда в Швейцарии… Я был очень молод, очень самолюбив – и очень одинок. Мне жилось тяжело – и невесело. <…> Байрон был моим идолом, Манфред был моим героем. Однажды вечером я, как Манфред, решился отправиться туда, на темя гор, превыше ледников, далеко от людей» («У-а… У-а!», 1882).

Горький также не оставался в стороне от проблемы (упоминая, кстати, и мировую скорбь; см. 15.12):

«Мы видим, как ничтожны „совершения“ человека наших дней, мы видим горестную пустоту его души, и это должно заставить нас подумать о том, чем грозит нам будущее, посмотреть, чему поучает прошлое, открыть причины, ведущие личность к неизбежной гибели. <…> Было создано множество Манфредов, и каждый из них разными словами говорил об одном – о загадке жизни личной, о мучительном одиночестве человека на земле, возвышаясь порою до скорби о печальном одиночестве земли во вселенной, что звучало весьма жалостно, но не очень гениально. Манфред – это выродившийся Прометей XIX века, это красиво написанный портрет мещанина-индивидуалиста, который навсегда лишен способности ощущать в мире что-либо иное, кроме себя и смерти пред собою. Если он иногда говорит о страданиях всего мира, то он не вспоминает о стремлении мира уничтожить страдания, если же вспоминает об этом, то лишь для того, чтобы заявить: страдание непобедимо. Непобедимо – ибо опустошенная одиночеством душа слепа, она не видит стихийной активности коллектива и мысль о победе не существует для нее. Для „я“ осталось одно наслаждение – говорить и петь о своей болезни, о своем умирании, и, начиная с Манфреда, оно поет панихиду самому себе и подобным ему одиноким, маленьким людям. Поэзии этого тона присвоено имя „поэзии мировой скорби“ <…> Рядом с этим процессом агонии индивидуализма железные руки капитала, помимо воли своей, снова создают коллектив, сжимая пролетариат в целостную психическую силу. Постепенно, с быстротой все возрастающей, эта сила начинает сознавать себя как единственно признанную к свободному творчеству жизни, как великую коллективную душу мира» («Разрушение личности», 1909).

11. Чухлинка – Кусково

11.1 C. 21. Кусково —

железнодорожная платформа на востоке Москвы в одноименной местности (по названию бывшего села Кусково и подмосковного усадебного и дачного района), в черте Москвы с 1960 г.

11.2Ну так вставай и иди. —

Перифраз лейтмотива всей поэмы – библейской фразы «талифа куми» (см. 26.17).

11.3…ты каждый день это утверждаешь. Не словом, но делом. —

Восходит к идиоме «доказать не словом, но делом», то есть путем практических действий, а не пустых, вербальных объяснений и обещаний; в Новом Завете сказано: «Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиною» (1 Ин. 3: 18).

Кроме этого, в претензии Веничкиных соседей слышна реминисценция евангельских слов: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1: 1), которые переводит Фауст в трагедии Гёте, – при этом его перевод поэтапно трансформируется из «слова» в «дело»: «В начале было Слово», затем – «В начале Мысль была», дальше – «Была в начале Сила», и наконец – «В начале было Дело» («Фауст», ч. 1; пер. Б. Пастернака).

Также у Иоанна есть выражение «явить делом»: «Перед праздником Пасхи Иисус, зная, что пришел час Его перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их» (Ин. 13: 1).

У Саши Черного в ситуации, когда «курчавый и пылкий брюнет» пытается соблазнить «поэтессу бальзаковских лет» и дает волю своим низким, «физическим» чувствам, звучит сходное: «Здесь не думские речи министра, / Не слова здесь нужны, а дела» («Недоразумение», 1909).

11.4 C. 22. …ты как лилея!.. —

Лилея (устар., поэтич.) – то же, что лилия – цветок, символизирующий в поэзии чистоту и возвышенность чувств. Чаще использовался литераторами в более современной форме «лилия»; например, у Лохвицкой есть: «Я „мертвая роза“, я лилия чистая / Я нежусь в сияньи серебряных грез» («Мертвая роза», 1896–1898).