Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова

Оба представления о сфинксе часто смешиваются, как, например, в стихотворении в прозе Тургенева:

«Над этой песчаной пустыней, над этим морем мертвого праха высится громадная голова египетского сфинкса. Что хотят сказать эти крупные, выпяченные губы, эти неподвижно-расширенные, вздернутые ноздри – и эти глаза, эти длинные, полусонные, полувнимательные глаза под двойной дугой высоких бровей? А что-то хотят сказать они! Они даже говорят – но один лишь Эдип умеет разрешить загадку и понять их безмолвную речь. Ба! Да я узнаю эти черты… в них уже нет ничего египетского. Белый низкий лоб, выдающиеся скулы, нос короткий и прямой, красивый белозубый рот, мягкий ус и бородка курчавая – и эти широко расставленные небольшие глаза… а на голове шапка волос, рассеченная пробором… Да это ты, Карп, Сидор, Семен, ярославский, рязанский мужичок, соотчич мой, русская косточка! Давно ли попал ты в Сфинксы? Или и ты тоже что-то хочешь сказать? Да, и ты тоже – сфинкс. И глаза твои – эти бесцветные, но глубокие глаза говорят тоже… И так же безмолвны и загадочны их речи. Только где твой Эдип? Увы! не довольно надеть мурмолку, чтобы сделаться твоим Эдипом, о всероссийский сфинкс!» («Сфинкс», 1878).

Обилие сфинксов наблюдается у поэтов. У Вячеслава Иванова: «Смолкли, уснули, тревожны, угрюмы, / Старые Сфинксы – вечные думы…» («Ясность», 1882), «Единых тайн двугласные уста, / Себе самим мы – Сфинкс единый оба» («Любовь», 1902); у него же – совпадение двух образов из «Москвы – Петушков» – фата-морганы (31.16) и Сфинкса:

Как упоителен и жуток,
Могильно-зоркий Маскарад,
Загадок-вихрей, вздохов-шуток
Твой жадный шепот, страстный сад, —
Очарований и обмана
Зыбучая фата-моргана…
<…>
Есть в лицедейном беснованье
Высокое знаменованье,
Великодушная игра
Со Сфинксом вечности.

(«Демоны маскарада», 1914)

Те же образы соседствуют в одном из текстов «Шатра» Гумилева:

Сфинкс улегся на страже святыни
И с улыбкой глядит с высоты,
Ожидая гостей из пустыни,
О которых не ведаешь ты.
<…>
Точно дивная фата-моргана,
Виден город у ночи в плену…

(«Египет», 1918)

У Брюсова: «…Сфинкс в века / Пронес его мечты и гибель» («Египетский профиль», 1920); у Кузмина – вместе с музыкой сфер (22.34): «Непонятное – летучий Сфинкс – взор! / Целительное – зеркальных сфер звук!» («Шелестом желтого шелка…», 1922); у Гюго в переводе Сологуба: «И сфинкс от вас разгадки ждет» («О, верьте, верьте! к жизни новой…», 1905).

В контексте следующих ниже абсурдных, не имеющих ответов загадок Сфинкса можно вспомнить Тютчева:

Природа – сфинкс. И тем она верней
Своим искусом губит человека,
Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней.

(«Природа – сфинкс. И тем она верней…», 1869)

А вот другое, классическое сравнение со Сфинксом – из Блока:

О, старый мир! Пока ты не погиб,
     Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
     Пред Сфинксом с древнею загадкой!..

Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,

     И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит в тебя,
     И с ненавистью, и с любовью!..

(«Скифы», 1918)

38.3 C. 93. Там, в Петушках, – чего? моровая язва? —

В контексте сопоставления Петушков и библейского Иерусалима (14.2) можно определить как источник этого пассажа фрагмент Ветхого Завета о пророчестве дня Господня, который должен покарать неправедных израильтян:

«Вне дома – меч, а в доме – мор и голод. Кто в поле, тот умрет от меча, а кто в городе, того пожрут голод и моровая язва. <…> Или, если бы Я послал на ту землю моровую язву и излил на нее ярость Мою в кровопролитии <…> Ибо так говорит Господь Бог: если и четыре тяжкие казни Мои – меч и голод, и лютых зверей и моровую язву – пошлю на Иерусалим, чтобы истребить в нем людей и скот» (Иез. 7: 15, 14: 19, 21).

Впрочем, у другого пророка моровая язва насылается на город-блудницу Вавилон и его правителя: