38.7
Алексей Стаханов (1905–1977) – советский шахтер, который в ночь с 30 на 31 августа 1935 г. установил мировой рекорд по добыче угля, выработав за одну смену (5 часов 45 минут) 102 тонны угля, то есть 14 обычных норм. Три недели спустя Стаханов установил новый рекорд – 227 тонн. Эти рекорды Стаханова породили так называемое стахановское движение – движение передовиков социалистического производства за перевыполнение планов. Инспирированное «сверху», стахановское движение охватило весь СССР и продолжалось вплоть до начала 1950-х гг., после чего было опять-таки «сверху» реформировано в движение коллективов и ударников коммунистического труда. В период хрущевской десталинизации советского общества стало известно (правда, широкой огласке этот факт не предавался), что за Стаханова во время установления рекордов тайно работала целая бригада шахтеров. Став знаменитостью, Стаханов спился и последние десятилетия жизни был хроническим алкоголиком.
В воспоминаниях современников личность Стаханова находит самое противоречивое воплощение. Вот, например, Раиса Орлова воссоздает атмосферу второй половины 1930-х гг. (в то время в Москву приезжал Андре Жид):
«Возникло стахановское движение. Мы сочиняли монтаж о стахановцах, и я упоенно декламировала в большом зале нашего института: „Забойщик шахты Центральная – Ирмино, Алексей Стаханов, при норме в семь тонн вырубил отбойным молотком 102 тонны угля за смену“. Андре Жид спросил: а может, это значит, что раньше Стаханов и другие работали в семь раз хуже, чем могли? (Ответом ему было тяжелое, недовольное, недоуменное молчание.)» (
А вот другой мемуар, связанный со Стахановым и с ситуацией «пьяная знаменитость в канаве» (25.10, 25.11), и с вопросом Венички: «Где, в каких газетах я видел эти рожи?» (45.11):
«Я чувствовал себя неразделимым со своей советской страной, и мое сердце билось синхронно с кремлевскими курантами и с молотами, кующими сталь Сталину. Это единство стало давать трещину, когда однажды я, идя с бабушкой на базар, увидел в канаве пьяного человека в торжественном черном пиджаке и при галстуке. Хотя пиджак был грязный, но лицо было знакомым. Человек храпел, он был вусмерть пьян. „Почему у дяди знакомое лицо?“ – спросил я бабушку. <…> „Это же Стаханов“, – сказала она. Может быть, это был не тот самый Стаханов. Может быть, этот человек был одним из стахановцев: он перевыполнял в сто раз свою собственную норму – на этот раз норму выпивки. Я помнил это лицо по фотографиям в газете „Правда“, из которой мы сворачивали самокрутки. Портрет в „Правде“ никак не увязывался с лицом человека в канаве. Я тогда стал догадываться, что в газете можно найти одно лицо, а в действительности другое, хотя это – одно и то же лицо. Лицо было тем же, но оно перемещалось, переходя из канавы в „Правду“ и обратно. В этом выводе, наверное, и есть начало литературы и конец гармоничного отношения к действительности, в данном случае к советской» (
Структура загадок Сфинкса пародирует задачи из учебников математики средней школы 1950–1960-х гг. У современников читаем:
«Для большинства школьные годы – единственные в жизни, когда человек постоянно сталкивается с точными знаниями. Совершенно не существенно, сколько знаний он вынесет вместе с аттестатом. Главное в учебе – методика освоения мира.
Вся школьная наука основана на постулате о познаваемости вселенной. Ученик имеет дело не с природой, не с языком, не с явлением, а с задачей, упражнением, примером. Мир, вставленный в учебник, специально подогнан так, чтобы все сходилось с ответом.
„В этой задаче нужно было узнать, во сколько дней 25 плотников построят 8 домов, а в этой нужно узнать, во сколько 6 жестянщиков сделают 36 ведер“.
Плотники строят дома. Жестянщики делают ведра. Из бассейна течет вода. По рельсам из пункта А в пункт Б бегут поезда.