Москва Поднебесная

«На кровь похоже», – подумал Богдан, холодея. Стены отделения вызвали в нём неприятные воспоминания тюремного существования. На душе стало тоскливо и жутко. Мамедов, предчувствуя побои, шёл на ватных ногах, словно взятый в плен контуженный фриц.

В конце коридора они повернули налево, и Богдан увидел ряд камер, стоящий напротив них стол, за которым сидела симпатичная рыжеволосая милиционерша, и расхаживающего возле неё милицейского майора. Совершенно лысый, с черепом, напоминающим перевёрнутую трёхлитровую банку, майор что-то негромко говорил, а девушка смотрела на него с тоской. Услышав посторонние звуки, трёхлитровоголовый повернулся к вошедшим и вопросительно кивнул. Мамедова бросило в жар.

– За драку, – отрапортовал розовощёкий сержант, подталкивая Богдана к столу.

– А вот и он! – услышал обрадованный голос Богдан. Он донёсся из камеры, напротив которой стоял лишённый волос милицейский майор. Голос с лёгким кавказским акцентом принадлежал молодому человеку, который выступил из глубины камеры и уставился на Мамедова любопытными глазами. Черты его были совершенно птичьими. Мамедов попытался припомнить, видел ли он когда-нибудь этого носатого кавказца, и совершенно точно вспомнил, что не видел никогда.

– Это ИниПи? – К решётке подошёл другой уголовник. Лысый, в красном пиджаке, какие носили бандиты в конце девяностых, он выглядел, словно архаический экспонат музея истории развития преступности в России.

Богдану он показался похожим на одного зэка из тверской тюрьмы по кличке Жгут. Его так прозвали за любовь к удушению своих жертв любым попадавшимся под руку предметом. Но у Жгута, в отличие от этого, на лысой голове имелась оригинальная татуировка в виде пятиконечной кремлёвской звезды и штрих-код под ней с надписью «Сделано в СССР». Это, конечно, был не Жгут. Тем более посажен душитель был пожизненно и, следовательно, здесь находиться никак не мог. Зато трёхлитровоголовый майор, растерянно посматривающий то на Мамедова, то на арестантов за решёткой, был тот самый. Его Богдан узнал моментально.

Это он засадил Богдана пять лет назад, и сейчас, казалось, не помнил его. Но Богдан помнил. Он сразу внутренне обрадовался, что так быстро нашёл своего врага. Хищно улыбнувшись, представил он, как раскроит ненавистный череп топором или ещё чем. От таких мечтаний даже бок перестал болеть, а в душе вновь воспрянул подавленный дубинками дух.

– Вы его знаете? – встревожился майор, глядя на задержанного. Он его действительно не узнал. Ещё бы, помнить каждого негодяя, пойманного за свою милицейскую карьеру. Так, кроме мерзких уголовных рож, ничего другого и не запомнишь. Хотя что-то в чертах драчуна показалось Вифе Агнесовичу знакомым.

– Это как раз наш компаньон, – спокойно ответил горец, умилённо разглядывая Богдана.

Недавно освобождённому взгляд этот не понравился, и он, скривившись злобно, прохрипел:

– Я тебя, урода, первый раз вижу! Отвянь, шаболда!

Тут к решётке подскочил третий, сидевший до этого в углу, и тревожно всмотрелся в лицо Мамедова. В глазах его сквозило то трепетное чувство, с которым старушка-мать вглядывается в изменившееся до неузнаваемости лицо сына, вернувшегося с долгой кровавой войны.

– Это он?

– Он, – закивал похожий на птицу.

– Чего уставились? – ощетинился Мамедов, чувствуя неприятный подвох. «Сейчас ещё, чего доброго, припишут к этой компании, – подумал он, – а на них, может, «мокруха» висит». – Не знаю я вас!

– Диковатый у него видок, – хихикнул кавказец, и вдруг, не прилагая видимых усилий, раздвинул железные прутья решётки, словно те не из металла были, а из мягкой глины. Следивший за происходящим майор от неожиданности и удивления попятился к окну, схватив предварительно стул, в качестве орудия самообороны. Молоденькая милиционерша испуганно вскрикнула и, зажав рот ладошкой, следила за происходящим широко раскрытыми глазами, не вставая с места.

Горец покинул камеру и подошёл к Богдану, который и сам опешил, не зная, что делать.

– Ну, здравствуй, Форгезо!

Мамедов нервно моргнул.

– Я Богдан!

– Конечно, Богдан, – заулыбался кавказец, кивая клювообразным носом, – Богдан Мамедов, вор-рецидивист, в детстве упал с третьего этажа, получив серьёзную черепно-мозговую травму, в результате чего страдает провалами памяти и ночными кошмарами.

Мамедов, ничего не понимая, заморгал часто-часто, отыскивая в памяти всезнающего разгибателя решётки. Но нет, не нашёл.

– Мамедов? – вдруг насторожился майор у окна, подозрительно присматриваясь. – А не тот ли Богдан Мамедов, который в две тысячи первом… – Но не договорил.

Задержанный за драку повернулся к нему и налитыми ненавистью глазами призраком прошлого пробуравил Вифлеема Агнесовича насквозь. У майора от взгляда по позвоночнику прошёл неприятный холодок, и в душе появилось жуткое предчувствие.

– Я тебя, суку, на всю жизнь запомнил! Ты мне жизнь, падла, сломал, а теперь еле вспоминаешь? – прошипел Богдан.

– Да не может он быть ИниПи! – вскрикнул тревожно третий тип за решёткой, растерянно наблюдавший сцену из камеры.

– Тем не менее, это он! – парировал горец.