Москва подземная

Уязвленный, яростный медведь лезет грудью на железо, орошает его своею кровию и пеною, ломит, грызет древко, и если одолеть не может, то, падая на бок, с последним глухим ревом издыхает.

Народ, доселе безмолвный, оглашает площадь громкими восклицаниями живейшего удовольствия, и героя ведут к погребам царским пить за государево здравие. Он счастлив сею единственною наградаю или тем, что уцелел от ярости медведя, который в случае неискусства или малых сил бойца, ломая в куски рогатину, зубами и когтями растерзывает его иногда в минуту…»

О медвежьих забавах во времена царствования Михаила Романова писал Иван Забелин: «В 1620 году сентября 11 молодой царь Михаил тешился… медвежьим боем, о чем гласит следующая записка: „Ловчего пути конный псарь Кондратий Корчмин, да пеший псарь Сенька Омельянов тешили государя на старом цареве-Борисове дворе дворными медведями гонцами и у Кондрашки медведь изъел руку, а у Сеньки изъел голову…“»

Нередко случалось, что медведь, которого держали в доме на цепи, срывался и убегал в город. Тогда на улицах, где появлялся зверь, начиналась паника. Люди разбегались кто куда, запирали калитки и ворота, хватались за топоры и вилы.

В 1744 году был даже издан указ, чтобы медведей держали взаперти и на крепких привязях. А через восемь лет содержать этого зверя в домах и вовсе запретили.

Впрочем, запрет не очень действовал на москвичей, и медведи по-прежнему содержались в домах.

Даже в начале XX века по московским улицам еще водили дрессированных медведей. На губу зверя надевали металлическое кольцо на толстой цепи. В парках, на площадях, улицах, во дворах проходили короткие представления. Медведи плясали, кувыркались, катались по земле, подражали движениям людей.

Считается, что первый зверинец появился в Москве в XVII веке. Находился он около рва на Красной площади. Но в домах богатых москвичей частные зверинцы появились гораздо раньше.

Тот, что располагался на Красной площади, пополнялся за счет животных, подаренных русским царям правителями разных стран.

Конечно же, не мог обойтись зверинец без медведей.

Из мрака подземельного

Неизвестно, в каком веке появились эти слухи, и насколько они были достоверными. Но ходили они по Москве вплоть до XX века.

Нередко случалось в Первопрестольной так, что медведи, вырвавшись на волю, миновав пули, топоры, вилы горожан, не могли добраться до леса и на какое-то время оседали в заброшенных домах, парках, а порой – и в городских подземельях.

Во время страшной эпидемии чумы, вспыхнувшей в 1771 году в Москве, становились безлюдными целые кварталы. Как отмечал писатель Валентин Пикуль: «…Жители скрывали заболевших от врачей, боясь отправки в больницы, прятали от полиции мертвых. Хоронили их сами – где придется, лишь бы никто не видел. Москва [к сентябрю] ежедневно лишалась девятисот жителей…»

Несмотря на то, что государыня Екатерина II потребовала никого не выпускать из города, каждый день Москву покидали сотни жителей.

Конечно, в такой обстановке было не до забав и не до медведей, находившихся в некоторых домах Первопрестольной. Звери, ощущая человеческое бедствие, пользовались паникой и неразберихой, вырывались на волю.

Опустошенные дома, подвалы, погреба, забытые людьми лазы в подземелья для мишек на какое-то время оказывались спасительным убежищем. Пусть не многие из них, но закрепились в лабиринтах мрака.

А потом, – то ли народная любовь к «ужастикам» проснулась, то ли из-за действительных случаев, – стали обвинять сбежавших медведей в страшных преступлениях: и в поедании человеческих трупов на чумных захоронениях, и в нападениях на живых людей на московских улицах.

Доносила молва, что в подземельях Вороньей и Рогожской ямской слободы под кладбищем XV или XVI века поселился невиданной лютости медведь. Самой легкой добычей стал для него человек. Нападал зверь из «мрака подземельного» по ночам, убивал прохожего и утаскивал в свою пещеру. Там и пировал людоед.

Подобные слухи о косолапых чудовищах из «мрака подземельного» поступали и из Хапиловки, и из Переяславской ямской слободы, и из Татарово и Хорошево.

На место московского главнокомандующего Петра Семеновича Салтыкова, который, по мнению императрицы Екатерины II, не справился с «чумным бунтом», в Первопрестольную был направлен граф Григорий Орлов.

Он и здесь доказал, что достоин быть любимцем и государыни, и Фортуны. Всегда приветливый и доброжелательный, Григорий Орлов, казалось, без всяких опасений появлялся в госпиталях и церквях, в домах знатных людей и в убогих лачугах. В своем дворце на Вознесенской улице он приказал переоборудовать ряд комнат под госпиталь. Оставшимся в Москве врачам Орлов назначил тройное жалованье.

А когда улицы Первопрестольной оказались завалены трупами, он призвал находящихся в тюрьмах воров и разбойников совершить благодеяние: захоронить покойников. За это Орлов пообещал преступникам амнистию.

Как свидетельствовали современники, разбойники и воры исполнили просьбу графа. Почти никто из них не разбежался и получил обещанную Орловым свободу.