К концу XIX века одним из самых дорогих борделей Москвы располагался в гостинице «Англия», расположенной на углу Столешникова переулка и Петровки. Здесь жили девицы легкого поведения, в том числе и Ванда Шарлотта Альтенроз. Эта кокотка, приехавшая из Австро-Венгрии, занимала роскошный номер и была знакома всей кутящей Москве. Именно у нее в номере ночью скоропостижно умер знаменитый полководец, любимцем армии, Михаил Дмитриевич Скобелев, которого называли «белым генералом» за то, что он всегда отправлялся в бой в белом мундире и на белой лошади, веря, что в белой одежде он никогда не будет убит.
Внезапная смерть на 39 году жизни знаменитого полководца связана с таинственными обстоятельствами. По одной из версий, он пал жертвой германской ненависти. По другой – М. Скобелев отравился бокалом вина, присланным ему из соседнего номера какой-то подгулявшей компанией, поднявшей тост за здоровье «белого генерала». Была версия о причастности к его смерти «священной дружины» и самого императора Александра III, который, как считали, опасался невероятной популярности генерала. Кстати, подозрение о причастности Ванды к смерти Скобелева полиция отвергла, однако за ней прочно укрепилось прозвище «могила Скобелева».
«Белый генерал» М. Д. Скобелев также посещал элитные бордели
Но вернемся к злачной Драчевке, где, по словам Гиляровского, «жили женщины, совершенно потерявшие образ человеческий, и их „коты“, скрывавшиеся от полиции. По ночам „коты“ выходили на Цветной бульвар и на Самотеку, где их „марухи“ замарьяживали пьяных», устраивали драки, раздевали до нитки несчастных обывателей и сбрасывали их трупы в коллектор Неглинки. В одном из таких домов дядя Гиляй и сам едва не стал жертвой тогдашних клофелинщиков. Спасло его то, что в кармане оказался верный кастет.
На другом конце бульвара, возле Садовой, обстановка была не менее огнеопасной, здесь находились злачные и опасные Колосовы переулки. Самым страшным переулком, по словам В. Гиляровского, был выходящий с Грачевки на Цветной бульвар Малый Колосов переулок, сплошь занятый «полтинными», последнего разбора публичными домами. Подъезды этих заведений, выходящие на улицу, освещались обязательным красным фонарем, а в глухих дворах ютились самые грязные тайные притоны. У некоторых шулеров имелись при таких заведениях сокровенные комнаты, «мельницы», предназначенные специально для обыгрывания громил и разбойников, которые знали, что здесь не будет никого чужого.
Сюда никогда не заглядывала полиция, а если по требованию высшего начальства, и делались обходы, то «хозяйки» заблаговременно знали об этом. Хозяйки этих малин, бывшие проститутки, являлись фиктивными содержательницами, а фактическими были их любовники: аферисты, воры или беглые преступники.
Кроме борделей в Малом Колосовом имелась еще «Арбузовская крепость» – старое ободранное двухэтажное здание с двумя флигелями, населенное бездомными и бродягами. И дом, и флигеля были разбиты на множество мелких квартир. Вот как описал ее очевидец Михаил Воронов: «…в Арбузовской крепости существует известная градация квартир. Так, например, в квартирах дома, окнами на улицу, живут бедняки побогаче, по преимуществу женщины, у которых есть все: и красные занавески, и некоторая мебель, и кое-какая одежда. Им завидуют все без исключения арбузовские квартиранты, их называют довольными и счастливыми. Ко второй категории принадлежат жители того же дома, но только частей его, более удаленных от улиц: окна на двор. Тут обитает нищета помельче: из трех дней у них только два кабацких и один похмельный; на пять, на шесть дней такому жильцу непременно выпадет один голодный. Но это не последняя степень. Существуют еще жильцы третьей категории. Даже их внешний вид способен устрашить благополучного зрителя: отвратительно выражение голода на их рожах, и бьют они друг друга до настоящей крови…»
Сам Воронов, пробивающийся случайными, грошовыми заработками, вынужден был поселиться в крепости на квартире третьего разряда: «Квартира эта состояла из двух комнат, из которых одну занимала хозяйка, другая отдавалась внаем. Эта последняя была разделена опять на две части чем-то вроде коридора; каждая часть, в свою очередь, делилась на две – из комнаты выходило четыре покоя, отделенных один от другого неполною перегородкой. Каждый такой покой равнялся конюшенному стойлу, и в подобном стойле нередко помещалось трое, а то и четверо».
Такая же мрачная слава была и у Большого Колосова переулка. Как писал П. Д. Боборыкин, «по всему переулку вверх, до перекрестка Грачевки, даже до вечерней темноты, идет, и в будни, и в праздники – грязный и откровенный разгул. Ни в одном городе, не исключая Парижа, вы не найдете такого цинического проявления народного разврата, как в этой местности Москвы».