Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны. Рок-музыка в столице: пароли, явки, традиции, мода

Русские тексты появятся уже после августовского путча: «Perfect Day» превратится в «Дорогу в никуда», «Stop The World (I Wanna Get Off)» – в «Дом жёлтого сна. Часть первая», «Who Cares» – в «Убей их всех», «The War», разумеется, в «Войну», «City’s On Fire» – в «Город в огне», а «One More Day (Day Is Gone, You’re Still Alive)» – в «Ещё один день». Долгое время Толик никак не мог придумать русский текст к песне «Better Be High», лишь в 1994 году она превратилась в «Новую жизнь».

«One More Day» – это полноценный, состоящий полностью из нового материала альбом. Зосимов действительно отправил его в США, где запись вызвала интерес у многих продюсеров, но проект так и не был реализован. Почему? Ответ на данный вопрос не получен до сегодняшнего дня…

Во-вторых и в-третьих, весной 1991 года у Крупнова резко поменялся круг общения, да и жилище он сменил. Спустя буквально месяц после рождения второго сына Толик расстался с Машей, уставшей бороться с фатализмом мужа, и переехал из квартиры на Солянке обратно к маме, на проспект Мира.

«Оторваться от Крупнова было очень тяжело, – говорит Маша, – но тут надо было выбирать: либо всё для него, либо – для мальчиков. И я сделала выбор, конечно, как всякая мама: всё для мальчиков…»

К тому времени Крупнов уже познакомился с Алиной Волокитиной, и, когда она вернулась из Германии, где навещала своих родителей, Толик встретил её в аэропорту и решительно заявил:

– Чемоданы не распаковываешь! Едем жить к моей маме!

«Я впервые увидела его на фестивале „Монстры рока” в „Крыльях Советов”, когда он ещё в „Шахе” играл, – вспоминает Алина. – Явление группы „Шах” народу очень забавно описала журналистка Настя Рахлина, вдова Башлачёва: вокруг ходили парни с жидким хаерком, прыщавенькие, как вдруг вышли сумрачные мужики, накачанные, чёрные, с дикими глазами, дико суровые и неулыбающиеся. Буквально иностранная группа! На Настю „Шах” произвёл неизгладимое впечатление, особенно Сазонов, который был явно из „другого профсоюза”: чёрный, накачанный, добротный, загорелый… Они шли по коридору к сцене, и уже не важно было, что они играют – и так всё внимание было на них.

Естественно, все сразу заахали и заохали, но все их знали, а я-то нет, я же отсутствовала здесь несколько лет – я училась в Германии после школы, – поэтому очень заинтересовалась и стала спрашивать: кто это такие? И моя подружка Анна Глинская, которая в тот момент была замужем за Боровом, познакомила меня с ними.

Когда в буфете, а потом в каких-то гостях я разговорилась с Крупским, у меня возник удивительный диссонанс: из зала он мне казался шикарным брутальным дяденькой, с бешеными глазами, который вот прямо сейчас зарычит, и вдруг у него оказалась манера общаться с женщинами как с детьми. Он был как… Дедушка Мороз. Если собеседница чего-то не знает, кого-то не знает, если что-то не то сказала… Его отличала очень добрая, взрослая, снисходительная мудрость. Меня это очень удивило, потому что это не стыковалось с тем, что при этом водка лилась рекой, но, если его внимание оказывалось направлено на тебя, ты чувствовала, что общаешься с каким-то очень взрослым, дико добрым и мудрым человеком. Ну и… это произвело на меня огромное впечатление.

Благодаря ему я попала в какие-то странные компании: Маврик, „Э. С. Т.”… И везде он был абсолютно органичен, чудеснейше там находился, но мне приходилось чуть-чуть переламывать себя ради того, чтобы находиться рядом с человеком, который тебе интересен. Я помню там пару эпизодов, когда я, сидючи с ним в такой компании, совершенно охреневала. Ну я же не могу столько пить! Когда мне уже бывало невмоготу там сидеть, я говорила:

– Ну, я пойду, пожалуй…

Брала сумочку и направлялась к двери. Но когда он выходил к лифту меня провожать, у него изменялось даже выражение лица. То есть он выходил оттуда и превращался в трепетно ухаживающего взрослого дяденьку. Он со мной даже разговаривал совершенно по-другому: его голос звучал тембрально совсем иначе.

Соответственно, какое-то время, пару месяцев, я просто наблюдала за всем за этим, потому что для меня это было ново. Мы встречались где-то на перекрёстке. Он шёл гулять с собакой, потом отправлял собаку одну бежать домой, а мы ехали в какие-то гости. Приятно было завалиться к Аньке с Боровом. Правда, у них там ребёнок малый был. Но все вели себя тихо и прилично.

Можно было поехать к Шуре Бондаренко, „коррозийному” барабанщику, у которого была одинокая холостяцкая хата, – вот там мы, естественно, колобродили со страшной силой.