Москва – Санкт-Петербург

В 1976-1984 годы я – подобно любому юноше из культурной семьи! – писал то сомнительные философские трактаты, то мемуары глубиной в пару лет.

А в 1984 сотворил свое первое серьезно спланированное произведение – роман «И буду жить я, страстью сгорая».

Позже из него получилась «Высота круга» – о том написано в мемуаре «Москва – Санкт-Петербург».

Развился как поэт и ощутил себя прозаиком я не в Уфе, а в Ленинграде, где провел 8 лучших лет своей жизни.

С 1976 по 1984 – сначала студентом, потом аспирантом математико-механического факультета Ленинградского университета.

Увы, чертова судьба вынудила меня вернуться к черту в эту чертову Уфу.

3

Задыхаясь от духовной и душевной пустоты в своем «родном» городе, осенью 1985 года я пришел в «Школу репортера» при популярнейшей городской газете «Вечерняя Уфа», выходившей чудовищными для тех дней тиражами по 100 000 экземпляров.

* * *

Заведующая отделом писем Лилия Оскаровна Перцева, в течении нескольких лет подряд набиравшая эту самую школу – курсы внештатных корреспондентов, на которых в значительной мере базировалась газета – приняла меня очень благосклонно.

Моя «конкурсная работа» – статья о проблемах свободного времени, написанная от тоски по бальным танцам, которые пришлось оставить – как и все прочие детали своей культурной жизни! – по возвращении из Ленинграда, была напечатана как образец.

* * *

Правда, в заголовке редактор, ничтоже сумняшеся, исправил на свой лад точную, ритмично-аллитеративную цитату из Пушкина «Паркет трещал под каблуком».

Очень скоро я понял, что журналисты – при всей кажущейся продвинутости – очень ограничены и в общем малообразованны.

Однако это не мешало мне любить свое побочное занятие и своих хоть и внештатных, но все-таки коллег.

* * *

Например, в моей памяти навсегда остался заведующий отделом спорта Юрий Федорович Дерфель.

Бывший спортсмен, великолепный журналист, глубоко культурный (без всяких шуток!) человек, виртуозный матерщинник и страстный любитель жизни

Однажды он попал в больницу.

В те советские еще времена продолжалась привычка навещать больного сослуживца.

Тем более, что в тот момент завотделом расстался с одной из супруг и был лишен женской заботы.

Одна из молодых сотрудниц – корреспондент отдела писем, неимоверно фигуристая девушка Ирина К. – взялась организовать визит, позвонила в стационар, сумела вызвать Дерфеля к сестринскому телефону и спросила:

– Юрий Федорович, мы в вам собрались; чего вам вкусненького принести?

– Да ничего не надо приносить, – ответил матерый журналист. – От твоей попки откушу кусочек, мне будет достаточно!

И был 1 000 раз прав: то место Ирины К. казалось аппетитнее, чем даже торт «Прага» в исполнении ресторана «Метрополь».

А однажды я встретил его на улице с известным уфимским журналистом Лазарем Дановичем, который собирался куда-то отъезжать, – то ли в Москву, то ли вообще в Израиль.

– Какие новости, Юрий Федорыч? – привычно поинтересовался я.

– Да вот он уезжает наконец!

Дерфель кивнул в сторону своего коллеги, не только еврейской национальностью, не только тем же самым именем и сходной фамилией, не только харизматической усатостью, но и еще чем-то неуловимым вызывавшего ассоциацию с легендарным Лазарем Моисеевичем, наркомом путей сообщения СССР, имя которого до конца 50-х годов носил Московский метрополитен.

– Будет там Кагановича играть без грима!

* * *

Работа при редакции – где я почти сразу получил красную книжечку с золотым названием газеты! – дала мне очень много.

В период 1985-1995 я опубликовал около полутора сотен материалов на самые разные темы.

Как журналист был очень востребован; ко мне стояла очередь из героев разного плана, желающих увидеть материал о себе, написанный моим пером.

Как публицист – коим стал довольно быстро – нередко попадал на редакционную «Красную доску», что положительно отражалось на гонорарах.

Постепенно пройдя все детские болезни роста, я начал писать рассказы, многие из которых были опубликованы все в той же «Вечерней Уфе».

Правда, публикации эти были сильно урезанными, причем далеко не всегда по причине лимита строк.

Например, не только было вычеркнуты такие предложения из рассказа «Мельничный омут»:

«Маленькая грудь ее оказалась неожиданно тяжелой. Она была холодная, шершавая от мурашек, с туго набрякшим соском»,

– но и вообще из всех текстов убирались любые детали, касающиеся самых лучших мест женского тела.

(Хотя в том же «Омуте» я ничего не придумывал, а лишь описал собственные реальные впечатления от зрелища обнаженных женщин, купавшихся лунной ночью около реконструированной мельницы в Пушкинских Горах, на полдороги между турбазой и Михайловской усадьбой…)

* * *