Москва слезам не верит: сборник

Учительницы, модистка и Ильин уже были в клубе. Модистка вела себя несколько странно — старалась всё время стать боком. Писателя это заинтриговало, он тоже сдвинулся в сторону и увидел на лице модистки свежие царапины.

— Травмировали на любовном фронте, — объяснила модистка.

Тихомиров внимательно к ней присмотрелся и сказал:

— Лицо для певицы — её рабочий инструмент. А рабочий инструмент всегда должен быть в исправности.

— Силы были неравные, — сказала модистка. — И мать, и дочь. И все по лицу старались.

— Что хочешь делай, а чтобы за неделю зажило, — предупредил Тихомиров.

И тут в клуб вбежал Лаптев и крикнул:

— Пехова из петли вынули!

Услышав это, модистка спрыгнула с эстрады и бросилась к выходу. За ней побежали Тихомиров, Ильин, писатель и учительницы.

….. У дома Пехова уже собрались люди. Среди них был и Буянов, и врач в белом халате, и участковый инспектор Гаврилов в мундире, впопыхах надетом на майку. Врач зачем-то мерил Пехову давление. В стороне всхлипывала жена Пехова, ее успокаивала дочь, плотная девица лет восемнадцати.

Модистка оттолкнула врача и вдруг встала перед Пеховым на колени.

— А обо мне ту подумал? — спросила она.

— Не буду я жить, — сказал Пехов. — Потому что это не жизнь, так жить. Все равно на себя руки наложу.

— Я тебе наложу! — возмутилась модистка. — А ну-ка, пойдем!

— Куда? — спросил Пехов.

— Ко мне. Хватит! Больше я тебя ни к кому не отпущу.

И модистка, взяв Пехова за руку, повела его к двери.

— Надо хоть какие вещички собрать… — засомневался Пехов.

— Ничего не надо, — ответила модистка. — Все наживем сами.

И они с Пеховым вышли при полном молчании всех присутствующих. Молчание затягивалось, и только в углу по инерции всхлипывала жена Пехова, наверно, еще не очень понимая, что же все-таки произошло. Первой опомнилась дочь Пехова.

— Что же получается? — с вызовом спросила она. — В присутствии парткома и милиции какая-то проходимка из семьи увела мужа и отца, и никто ничего не делает!

— А что тут сделаешь? — осторожно сказал участковый Гаврилов.

— И это говорите вы — представитель власти! — взвилась дочь Пехова. — Арестовать их надо. В тюрьму. И его и се!

— Его-то за что? — жалобно спросила жена Пехова.

— За все! — сказала дочь. — Это не отец, это изверг!

И тут Венька Ильин, стоявший недалеко от нее, молча с размаху шлепнул се по заду.

— Дядя Веня! — возмутилась дочь Пехова. — Как вы можете! Я уже взрослая. Я же в школе работаю пионервожатой.

— В школе ты вожатая, а здесь помолчи. Здесь более взрослые и к тому же мужики. Михалыч, скажи ты, — обратился Ильин к Тихомирову.

— Вот что, — сказал Тихомиров. — Если человек на себя пытался руки наложить, значит, человека довели и ему дальше, как говорится, некуда. С этим надо кончать. — Он посмотрел на Буянова. — И если кто-нибудь на каком-нибудь собрании его снова попытается обсуждать, то мы… — Тут Тихомиров замолчал, еще не придумав, как надо будет поступить в этом случае.

— И что же мы? — спросил участковый Гаврилов.

— А подгоним бульдозер, — ответил за Тихомирова Венька Ильин, — подцепим за угол и все собрание погребем под обломками…

Писатель работал. Была глубокая ночь. И вдруг за стеной зазвучала музыка. Это были джазовые вариации. Писатель вышел во двор.

В хлеву сонно похрюкивала свинья, в лунном свете поблескивала река, а из раскрытого окна комнаты Тихомирова звучали африканские ритмы. Вспыхнул огонек сигареты, и писатель увидел, что у окна стоит Тихомиров.

— Не спится? — спросил писатель.

— Тебе тоже?

— Работал, — пояснил писатель. — Теперь кончил.

— Музыка не мешает? — спросил Тихомиров.

— Наоборот. Что за ансамбль? — спросил писатель.

— «Биг-ван». Негры, Толковые ребята. С понятием. Слушай, может, перекусим? Мне, когда не спится, всегда есть хочется.

— Согласен.

Тихомиров нарезал сала, хлеба, достал из бочки огурцов.

— Не разбудим? — поинтересовался писатель.

— Полина за день так на ферме уработается, хоть трактор заводи, не проснется. А я, видно, старею — как перепсихую, так заснуть не могу… Нехорошо получилось. Переругались зачем-то. Всегда у нас так: вначале подеремся, потом разберемся.

— Модистка молодец. Это поступок, — сказал писатель.

— Поступок-то поступок, но деревня против них еще больше взбеленится.

— Надо их поддержать, — сказал писатель.

— Конечно надо, — согласился Тихомиров.

— Михалыч, — сказал писатель, — вы же талантливый музыкант. Почему вы не стали учиться музыке?

— Не получилось, — ответил Тихомиров. — Мать, три сестры меньше меня. Потому вначале прицепщик, потом на тракторе, потом, как у всех, армия. Я еще присягу не принял, получаю от Полины письмо — беременна. Я служу, а у нее сын родился. А меня считали способным к музыке. В ансамбль приглашали.

— Надо было идти.

— Может быть, и надо было, — согласился Тихомиров. — Но опять не получилось. Председатель говорит: механизаторов не хватает — помоги. Я и остался.

— Вот! — писатель поднял палец. — Вот в этом все наше зло.

— В чем? — не понял Тихомиров.