Москва слезам не верит: сборник

Семен вспомнил, как они шли с Тихомировым лесом почти сутки и Семен так устал, что не мог идти, потом он никогда так не уставал. Тихомиров посадил его к себе на спину, наверное, ему было тяжело нести крупного пятилетнего мальчика много часов подряд. Семену хорошо сиделось на широкой спине. Держась за крепкую спину, он поспал, а потом стал срывать листья с веток осин у себя над головой и один раз так сильно дернул за ветку, что Тихомиров потерял устойчивость и упал. Семен рассмеялся, потому что Тихомиров чуть не перевернулся через голову. Семен смеялся, а Тихомиров стал в колее, тяжело дышал и вытирал пот подолом рубахи. Теперь Семену почти всегда делалось стыдно, когда он вспоминал об этом.

12

Щелкнула зажигалка лейтенанта.

— Ну что? — спросил Семен.

— Через два часа мне выходить, — сказал лейтенант.

— Значит, знакомство не состоялось?

— Опоздал, — признался лейтенант. — Надо было раньше, потом неизвестно, как она посмотрела бы.

— А это никогда не известно.

— Симпатичная девчонка, — сказал лейтенант.

— Симпатичная, — подтвердил Семен.

— Вообще-то у меня есть девушка. Вернее, была, — поправился лейтенант. — Сейчас рассорились.

— Из-за чего? — поинтересовался Семен.

— Да так. Замуж не согласилась выйти. Повременим, говорит.

— Сомневается, наверное, — сказал Семен.

— Сомневаешься — не покупай, говорят у нас в деревне. Тут уж надо наверняка. Доказывать бессмысленно. Или любишь, или не любишь, особенно если дело имеешь с офицером.

— Почему именно с офицером? — спросил Семен.

— А потому. В гражданской жизни, кроме любви, есть еще у каждого свое дело. А я уезжаю в отдаленный гарнизон, жена, разумеется, со мной, в городке ее профессия не требуется, значит, только жена, только любовь и дети. Чтобы на такое решиться, абсолютная любовь должна быть. С первого взгляда. А если временить, проверять чувства, короче: сомневаешься — не покупай.

— В принципе, может быть, и верно, — сказал Семен.

— А как же, — подхватил лейтенант. — Продумано. По теории вероятности такие жены должны быть, только искать надо.

— По теории могла быть и эта студентка, — сказал Семен.

— Могла. Мне вообще трудно, — признался лейтенант. — Мне все нравятся. Как увижу девушку, так и нравится, каждая чем-то красивая. А как у вас? Как вы жену выбирали? — спросил лейтенант.

— А я как-то не выбирал, — признался Семен.

— Сложная эта штука — выбор жены, — вздохнул лейтенант. — Вот я сейчас имею возможность выбора. Офицер. Приличная зарплата. Ну и что? Какая-то кустарщина, никаких рекомендаций, никаких твердых правил…

…Наташке очень понравилось в деревне.

— Жила бы здесь всю жизнь, — сказала она, когда они сидели вечером на берегу реки. «Не жила бы», — подумал тогда Семен. Первым испытанием стала бы печь. Топить печь не так просто. Это не повернуть кран газовой плиты и поднести спичку к конфорке. Печь разжигают рано утром, обед, правда, не успевает остыть, но вечером надо протапливать снова, особенно зимою. И ходить за водою, и стирать, и топить баню, и доить корову. Он тогда ей ничего не сказал.

Наташка впервые была в настоящей русской деревне, не в дачном поселке среди берез, а просто в деревне. Обычно она ездила отдыхать с матерью на юг. Снимали комнату на двоих, обедать ходили в шашлычную. В доме Марии Трофимовны для нее все было интересным. Она рассматривала ухваты, сама попробовала достать из печи чугун и едва не опрокинула щи, приготовленные на два дня.

Мария Трофимовна давно, еще до войны, закончила учительский техникум, вышла замуж за военного и, хотя в те годы разводы были редкостью, меньше чем через год разошлась с мужем и вернулась в родную деревню. Теперь, когда она так долго прожила в деревне, она стала снова обычной деревенской женщиной, только одевалась более модно, потому что чаще ездила в районный город и не могла и не хотела отставать от таких же, как и она, учительниц.

Она держала корову, кур, поросенка, управлялась с хозяйством самостоятельно, учительская зарплата для нее была подспорьем, а не основным заработком. Не выбросив дедовых сундуков, она купила лакированный немецкий шифоньер, раскладной диван-кровать и громадный торшер, который зажигался только для гостей. За стеклом серванта у нее хранились подшивки журналов «Семья и школа» и «Пионер», на стенах были развешаны репродукции картин русских художников. Рядом висели фотографии, на деревенский манер собранные в большие рамы под стеклом, их можно было рассматривать бесконечно, как мозаику. Наташка пыталась угадывать родственников.

— Дед?

Семен подтверждал. Дед был совсем молодым, лет двадцати с небольшим. Надменно вздернутый подбородок, погоны прапорщика, на узкой груди с трудом умещались четыре георгиевских креста.

— Он был маленького роста? — спрашивала Наташка.

— Как ты угадала?

— Маленькие мужчины всегда хотят казаться выше и задирают голову перед фотоаппаратом по привычке. Ты вот высокий, поэтому, наоборот, сутулишься.

— Отец? — угадывала она.

— Нет. Муж Марии Трофимовны.

— Мать?

— Тетка, у которой я жил.