Москва–Таллинн. Беспошлинно

Последовавший вскоре совместный обед в доме у Варвары не исправил положение. Мать держалась надменно, а Лариса настороженно, женщины вяло обменивались дежурными репликами. Стас обиделся именно на Ларису, ему казалось, что мать приложила больше усилий для мирного диалога. Затем Варвара выбрала необычную для себя тактику: с сыном она общалась кротко, неявно проявляя вдруг возникшую болезненность. Ее бессильные интонации обескураживали Стаса, не давали спать по ночам, он вдруг обнаружил, что диван в квартире на Войковской — сооружение скрипучее и очень неудобное. Стас уговаривал мать меньше курить и обратиться к врачу, начать принимать лекарства. Варвара лишь отмахивалась: «Не беспокойся обо мне», поведение ее стало подозрительно безвольным. Стас всерьез обеспокоился состоянием ее психики. Он решил несколько раз в неделю ночевать дома, чтобы поддержать мать. У Стаса было ощущение будто Варвара физически притягивает его к себе, не отпуская. Если он ненадолго отвлекался от мыслей о матери, то в груди начинало тянуть и болеть, возникало чувство вины, отравляющее повседневность.

Стас объяснил Ларисе, что у него меньше поводов жалеть ее, она молода и всегда будет рядом с ним. «Мать присваивает твою волю к жизни», — вспылила в ответ Лариса, фраза показалась ему несправедливой.

* * *

Дожидаясь десерта в таллиннском кафе, Стас позвонил в Москву, нашел голос матери расстроенным. Варвара не призналась, что именно ее тревожит. Когда он расплачивался, прозвонился Леха, приказал:

— Рассказывай, как прошла съемка!

— Еще не прошла, — Стас рассмеялся, настолько Лехин тон не совпал с его сентиментальными воспоминаниями. — Сделаю или нет — как получится, понял?

— Понял, — отозвался Леха покорно, но тут же закричал, — ты там посмотри одно захоронение, помнишь, могилу герцога де Круа?! В капелле Нигулисте должно быть, там дюк де Круа, которого забыли похоронить, он пролежал в подвале Нигулисте лет сто.

— Почему я должен помнить?

— Пушкин Вяземскому писал, и жена Вяземского кому-то писала, они еще сказали, когда посмотрели… на дядю Пушкина похож, только сердитый.

— Бред, не могу говорить, деньги на мобильнике кончатся!

— Рекомендую — обрати внимание на дюка. Когда решишь поработать, — строго закончил разговор Леха.

Стас вспомнил: двадцать лет назад Леха в присутствии Ларисы становился нетерпимым, его бесило каждое ее слово. Лариса чаще прощала, но могла и огрызнуться. Стасу иногда льстило, что из-за него происходят перепалки. И сейчас Леха будто вмешивается в его раздумья… Стас выдохнул, велел себе забыть назойливые воспоминания — и направился в гостиницу пить лекарства и спать.

Вечер в Таллинне был теплым, почти таким же акварельным как и утро, хотя вечерний город больше был похож на рисунок, выполненный пером и тушью. Это была строгая графика. Стас решил уехать на следующий день вечерним поездом.

4.

Лариса завершила экскурсию раньше положенного, оставив группу обедать в ресторане. Экскурсанты помахали ей вслед, довольные тем, что сидят за большим столом в уютном полумраке. Перед ними поставили соломенные корзинки с вкусным хлебом, который они уплетали, сознавая, что съедать хлеб до обеда неприлично.

Беспокойство, которое Лариса ощутила в Нигулисте, не проходило, хотелось выговориться, и она зашла к соседке. Войдя в квартиру, громко объявила:

— Ане, мне сегодня как наяву представился человек, которого я любила много лет назад.

Ане молча замешивала тесто.

— Я тебе о нем рассказывала, помнишь?

Ане по-прежнему молчала, но Лариса знала, что ее слушают.

— Да, — наконец промолвила Ане и включила миксер. Лицо у нее было сосредоточенно суровое, как у летчика за штурвалом.

— Почему именно сегодня проявились такие яркие видения? — прокричала Лариса.

Ане молча пожала плечами.

— Сама знаю, — продолжила Лариса, когда шум прекратился, — моя психика пытается помочь. Я съела целую плитку шоколада — может, аллергия мозга? Как думаешь, — можно встретить человека через много лет и обнаружить, что он тебя по-прежнему любит? Я тоже, кажется… — заключила она уныло.

Ане опять пожала плечами, на сей раз скептически. За годы работы в поезде она привыкла, что ей исповедуются, и знала, что людям не нужны ни советы, ни сочувствие. Исповедующимся нужна ровная стена, о которую их слова могут удариться, а затем рикошетом вернуться к хозяину, чтобы он их поймал и смог разглядеть. Лариса заметила ворох блестящих свертков; квартира Ане лаконичностью напоминала операционную, и разноцветная гора выглядела как веселое вторжение — манна небесная, нарядно упакованная.

— Один пассажир оставил, — соседка улыбнулась, для ее лица улыбка была редкостью словно землетрясение на равнине.

— Оставил или подарил?

— Просил взять на время.

Лариса присела перед большим свертком и попыталась прощупать предмет, поковыряла упаковку ногтем, но везде было заклеено или схвачено скрепками.

— Игрушки, наверное. Куда он их вез?

— Не спросила.

— А если контрабанда, наркотики? Ты хорошо с ним знакома?

— Так. Знакома.

Ларисе стало весело.