Москва в эпоху Средневековья: очерки политической истории XII-XV столетий

20-е годы XIV в. не внесли заметных изменений в общественно-политическую ситуацию в Северо-Восточной Руси. Сложившийся в XIII в. «треугольник сил» «вече – князья – татары» во многом продолжал определять происходящие события. В 1320 г. «быша в Ростове злии Татарове, люди же ростовьскыя, събравшеся изгониша ихъ» [ПСРЛ, т. XXV: 166]. Но особо примечательно тверское восстание 1327 г. – прежде всего тем, что показывает многие стороны повседневной жизни северо-восточного русского города-государства, его вечевую стихию.

Тверское вечевое выступление 1327 г. достаточно хорошо изучено отечественной историографией. Оценки общего характера и немало любопытных наблюдений частного свойства содержатся в работах В. С. Борзаковского, А. Е. Преснякова, А. Н. Насонова, Я. С. Лурье, Н. Н. Воронина, М. А. Ильина, И. У. Будовница, А. М. Сахарова, Э. Клюга, Н. С. Борисова и других [Борзаковский 1994: 124–129; Пресняков 1918: 137–138; Насонов 1940: 91–92; Лурье 1939: 103–109; Воронин 1944; Ильин 1947: 36–42; Будовниц 1956: 87–92; 1960: 378–383; Сахаров 1959: 206–207; Клюг 1994: 116–121; Борисов 1995: 150–162]. Но наиболее всесторонне и глубоко на основе практически всех известных летописных и нелетописных сообщений это событие было проанализировано Л. В. Черепниным [Черепнин 1960: 475–497]. Однако, несмотря на такое повышенное внимание к тверскому восстанию, многие вопросы остаются нерешенными и вызывают споры.

В целом ход тверского «мятежа» хорошо известен[131]. Но вместе с тем замечено, что летописи дают различные, а порой и противоречащие друг другу версии как причинной, так и событийной сторон выступления. Эти версии исчерпывающим образом были исследованы Л. В. Черепниным. Судя по его выводам, их возможно представить в двух вариантах: в одних летописях представлена «народная» концепция восстания, в других – «княжеская». Ученый отдает предпочтение первой, изложенной в Рогожском летописце и Тверском сборнике (а также в фольклорном источнике – «Песне о Щелкане Дюдентевиче»), поскольку, по его мнению, «при всей их тенденциозности они воспроизводят наиболее близкую к реальной действительности версию о тверском восстании 1327 г. как чисто народном движении. Указанные летописные памятники довели до нас живой и яркий рассказ современника, полный интересных деталей, позволяющих воссоздать конкретную, социально и политически насыщенную картину антитатарского выступления тверских горожан» [Черепнин 1960: 481].

«Княжеская» же концепция, по словам Л. В. Черепнина, «искусственна и выдает свое литературное происхождение» [Черепнин 1960: 489]. Более того, в ней «налицо политическая тенденция (извращающая историческую действительность) представить тверское антитатарское восстание 1327 г. как дело рук тверской великокняжеской власти» [Черепнин 1960: 489] (см. также: [Пресняков 1918: 137]).

Эти же мотивы звучат и в итоговом выводе исследователя. Л. В. Черепнин признает, что «далеко не все детали нарисованной… картины… безусловно достоверны. Это – опыт гипотетической реконструкции на основании не всегда бесспорной интерпретации источников. Но бесспорно… одно: освободительное движение против татаро-монгольских захватчиков, поднятое самим народом вопреки указаниям тверского князя, тенденциозно превращено позднейшими летописцами в восстание, организованное якобы этим князем» [Черепнин 1960: 497].

Можно ли принять его выводы? Е. Л. Конявской был проведен текстологический анализ летописных версий [Конявская 1984; 1988]. Ее исследование фактически приравнивает возможную достоверность обеих – «княжеской» и «народной» – версий тверского восстания. А результатом соединения различных по происхождению летописных источников стала сводная редакция повестей, сохранившаяся в Никоновской летописи [Конявская 1988: 15, 23, 25].

Текстологические наблюдения Е. Л. Конявской представляются чрезвычайно важными для понимания социальной природы и общей оценки антитатарских выступлений как в Твери, так и в Северо-Восточной Руси в целом. Они позволяют внести существенные коррективы в трактовку восстания, предложенную Л. В. Черепниным и поддержанную другими исследователями. В свете выводов Е. Л. Конявской становится ясно, что разноаспектность в изложении летописями событий 1327 г. не противоречит достоверности отраженных в них социальных коллизий. Нет необходимости противопоставлять их и искать проявления тенденциозности и недостоверности: обе версии вполне согласуются друг с другом, что чутко уловили еще составители Никоновского свода[132]. Приведем этот рассказ.