Москва в очерках 40-х годов XIX века

«На прошедшей неделе, Степан Исаич, помнится мне, были мы в представлении. Превосходно-с было, пространный балет давали; Санковская-с, это обстоятельная художественная ахтриса. Вот изволите ли видеть, она лишь у Турка в плену сидит и тот приказывает ей пред собою плясать; вот она начинает плясать, чтоб его задобрить, и долго пред ним отлично своими ногами артикул мечет; то вот так и согнется в дугу, думаешь, так совсем упадет и грянется о землю, ан не тут- то было; вдруг как вскочит да станет на один мизинчик правой ноги, а левую-то деликатно приподнимет да и начнет ею трясти, а потом дрягать с удивительным акуратесом, а после возьмет да как завертится… все шибче, шибче, наконец, ну просто, словно кубарь, и вдруг, смотришь, – остановилась, сложила себе руки на груди и глядит на всех, да еще ухмыляется и хохочет, как будто ни в чем не бывало; а за то народ-то, народ… уж он ей и хлопает, и топает, и кричит фора, фора, то есть по-нашему хорошо, дескать, много довольны. Право, что за диковинная вещь, канальство! Кажись, такая маленькая, еще молоденькая, а как она до такой галантерейности проникла. А на днях еще видели оперное пение, так чудо и сколько превратностей, вы не поверите: ну просто чудо-юдо! Представляют, как мертвецы оживут да и начнут плясать по ночам; но только что расплясались, вдруг глядь, ан черти-то их цап-царап, и они опять в аду». Само собою разумеется, что при таких понятиях о театральном представлении рассказывающий имеет бороду, которую он при сем случае и поглаживает.

Во все время бала гости сохраняют какую-то чинную важность; молодые танцуют, пожилые играют в мушку, пикет и бостон. Пожилые дамы и нетанцующие сидят около десерта, расставленного на столах в гостиных и уничтожают его с прилежанием, большею частию молча или при разговорах отрывистых, утвердительных и отрицательных знаках своих головок, сияющих в это время жемчугами и бриллиантами. За ужином гости, обыкновенно понуждаемые радушным хозяином, пьют много, очень много за его здоровье; тут важность и принужденность исчезают, и уже разъезжаются домой не как с бала, а как с простой попойки, а иные даже вынужденными остаются ночевать.

Иногда бывает, в особенности на свадебных пирах, что при возглашении здоровья гости за ужином перебьют всю посуду, а сами пойдут вприсядку; но это нисколько не ставится им в конфузию, напротив, вменяется в доброжелательство к хозяину и означает, что они довольны угощением. Свадьбы совершаются большею частию по выбору родителей, которые руководствуются в этом случае расчетами по торговле, и молодая купеческая дочка в Москве редко осмеливается мечтать о своем суженом, если он ей не назначен волею родителя.

Вы видели купца в его семействе, в театре и на прогулке, теперь ступайте за ним в Ряды и Гостиный двор. Там все его чувства занимает одна мысль: продать товар лицом и взять за него столько прибыли, сколько это будет возможно. Я часто любил шататься по Рядам без цели, от скуки, – признается Вистенгоф, – купцы, бывало, так привыкли, что я ничего не покупал, а только ротозейничал, что мне никто не кричал: пожалуйте-с, почтеннейший господин, что покупаете-с? Но зато я любовался, как они досаждали своим криком другим. Впрочем, я не соглашусь, чтоб подобное обыкновение приглашать было совершенно не нужное, если бы оно не делалось прямо в ухо, иногда даже как будто с намерением надоедать.

Часто придешь в город и во множестве покупок забудешь необходимую вещь, но вдруг услышишь номенклатуру предметов: булавки, шпильки, иголки, помада, духи, вакса, сахар, чай, обстоятельные лакейские шинели, фундаментальные шляпы, солидные браслеты, нарядные сапоги, сентиментальные колечки, помочи (подтяжки), перчатки, восхитительная кисея, презентабельные ленты, субтильные хомуты, интересное пике, немецкие платки, бор де суа (шелковые чулки), бархат венецианский, разные авантажные галантерейные вещи, сыр голландский, мыло казанское и в заключение: пожалуйте-с, почтенный, у нас покупали. Смотришь, иногда в поименованных предметах попадется вещь, о которой совсем забыл, но которая необходима. Эти приглашения, повторяю, были бы очень терпимы, если бы производились не таким часто раздирающим душу, пронзительным голосом.

Я замечал, что нигде не кричат с таким диким самоотверженьем, как в шляпном ряду, там прохожего иногда тащат насильно в лавку. Всех скромнее – в ножевой линии; тут хотя и закликают, но человечески; потому что купцы часто засматриваются на хорошеньких женщин, беспрестанно роющихся и отыскивающих что-нибудь в маленьких шкапчиках [1] .