Москва в очерках 40-х годов XIX века

Все они думают, что в Москве богатые невесты нипочем, что они здесь спеют, как на грядах ягоды, и что 400 душ чистого имения взять за московскою невестою – сущая безделица. Матушки также в свою очередь думают: «Моя дочь красавица, я ее отдам без приданого, мне надобно еще Ванюшу содержать в кирасирах»; а у иной если нет Ванюши, и рада бы что дать за дочерью, но все заложено и перезаложено, а батюшка изволит забавляться по вечерам в клубе, – тут иногда не до приданого.

Что же тут делают? Обыкновенно живут как можно роскошнее, сверх своего состояния; дают вечера, обеды и балы, иногда даже большие балы. Случалось, впрочем, что вечера не приносили большого убытка хозяину, а, напротив, доставляли ему выгоды; на этих вечерах гостей обыкновенно потчевали теплою водою с сахаром, имеющею признаки чая, домашним лимонадом и аршадом; ужинать подавали в 6-м часу, до которого оставались самые терпеливые из поручиков и студентов, а на деньги, вырученные во время этих вечеров за карты, шили людям верхнее платье и сапоги.

А что же делали женихи? Они также часто щеголяли с заложенными имениями, до поры до времени разыгрывали из себя богачей, наконец, влюблялись и сватались. Они рассуждали: «Вот постой, возьму приданое и поеду на жениной шее»; а там в свою очередь, обещая, что «даем столько-то и еще подмосковную после свадьбы, с лесами и различными угодьями», – думают: «ну женишься, сам богат, на своих подождешь»; наконец уладили свадьбу: смотришь, муж за женою взял только одни тряпки да несколько серег; деревня ее в залоге, и в неурожаи надо еще кормить крестьян, да платить проценты; а у мужа, своего, – просто ни кола ни двора. Пройдет год, жена живет в заложенной деревне, муж бьет баклуши в Москве, или жена франтит, черт знает на какие деньги, в Москве, а муж убрался на Кавказ с горя резаться с черкесами.

Если бывали, так сказать, обстоятельные браки, это когда человек, занимающий довольно значительное место, отдавал свою дочку за степенного человека, никогда не метившего в аристократы, который, смотришь, и начнет понемногу возвышаться: вдруг дадут должность, там другую, а наконец и крестик; явятся хорошенькие лошадки, каретка, хорошо убранный домик, – живут себе припеваючи.

Красавицы часто про степенных женихов говорили, что будто они дряни, или mauvais genre, а они-то самые лучшие женихи на белом свете, – замечает Вистенгоф, столь наглядно описавший матримониальные тенденции, пробуждаемые в его современниках Москвою.

Купечество

Московское купечество и по сей день составляет особенный класс людей в городе, хотя резкие грани стерты временем и культурой.

Образование его уже в сороковые годы приметным образом подвинулось вперед; но оно еще оставалось совершенно неподвижным между раскольниками, которых в Москве, со включением мещан, считалось тогда около 12 000 человек.

По Вистенгофу, три рода купцов в Москве: один носит бороду, другой ее бреет, а третий только подстригает.

Высшая степень образования в купце подразумевается тогда, когда он бреет бороду; низшая – когда он ее носит, да еще занимается ею и гордится, оказывая явное негодование обритым; подстригающие составляют переход от последних к первым.

Само собою разумеется, что часто борода бывает так умна и знает так хорошо коммерческие обороты, что проведет десять обритых подбородков.

Купцы, носящие бороды, ходят обыкновенно в так называемом русском платье; но некоторые из них, решившись одеться по-немецки, все еще никак не могут расстаться с бородою.

Эти люди представляют разительную бесхарактерность в своей одежде; например: они при густой, окладистой бороде, носят на курчавой голове маленькую с козырьком фуражку, короткий двубортный сюртук и длинные сапоги сверх исподнего платья. На это одеяние в непогоду надевается с большим воротником синяя шинель, иногда маленькая альмавива ^{7} или самый коротенький плащ.

В сороковые годы большая часть купцов разрешает своим детям уничтожение бороды. Между купеческими детьми есть и такие, которые, уничтожив ее или не дав разрастись на себе русской купеческой бороде, имеют уже поползновение к отращению коротенькой бороды иностранной, называя ее алажен-франсе. Замечательно, что купцы, имеющие русские бороды, смеются более других над иностранными бородками; иные даже их ненавидят и сильно преследуют на детях.

Однажды купец, давая наставление сыну, говорил: «Ты у меня не шали и не блажи, я тебе дам мотать; ты у меня или носи бороду, или обрей ее совсем, а эту стрикулисную бородку я у тебя выщиплю да прокляну, а денег не дам тебе ни гроша, хоть репку пой». Вот как рассуждали отцы купеческие. При таких взглядах едва ли у кого хватало смелости подражать европейцам.

Московские купцы богомольны, держат строго посты и живут большею частью скромно в своих семействах.

Они очень любят хорошие барыши от торговли, чай, пиво, меды, при оказии шампанское, а преимущественно лошадей и дородных своих жен.