Москва в жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова

Она плакала о ком-то, кто был близок и Лермонтову, но ее слезы заставили бы его полюбить даже врага. И тут же он снова обращается к прошлому:

И я бы мог быть счастлив…

Но он не хочет искать счастья в прошлом и с горечью замечает, что должен быть доволен и тем,

Что зрел, как ты жалела о другом! – [180]

В декабрьских стихах 1831 года перепевы мотивов недавней близости[181] сменяются припадками тоски и отчаяния, доходящими до предела, когда любовь готова перейти в ненависть:

Как дух отчаянья и зла
Мою ты душу обняла…

Иногда Лермонтову начинает казаться, что любовь прошла:

Я не люблю тебя –

В его душе уживаются самые противоречивые чувства. Юноша-поэт то готов воздвигнуть алтарь своей героине, то оскорбить свое божество. В лирике этой зимы постоянно мелькает образ демона. Это демон, любовь которого оттолкнула Тамара.

Как демон мой, я зла избранник.
Как демон, с гордою душой,
Я меж людей беспечный странник,
Для мира и небес чужой…[182]

Или:

Живу – как неба властелин –
В прекрасном мире – но одни.

Переживания этой зимы дадут Лермонтову материал для изображения внутреннего мира Вадима, героя его неоконченного романа.

Так подготовляется почва для эпиграммы «Н. Ф. И.». Новогодняя ночь является как бы гранью романа Лермонтова с Ивановой, рубежом, за которым начинается уже последний его этап.

Эпиграмма «Н. Ф. И.» расположена в тетради[183] Лермонтова на одной и той же странице с двумя другими стихотворениями. Все три служат выражением одного и того же строя чувств, объединяются единым сюжетным стержнем:

Как дух отчаянья и зла Мою ты душу обняла…

И дальше:

Я не люблю тебя; страстей
И мук умчался прежний сон;
Но образ твой в душе моей
Все жив, хотя бессилен он…[184]

Читая эти стихотворения, мы видим, как душа юноши-поэта мечется в отчаянии, бросаясь от одной крайности в другую. Здесь напряжение чувств достигает кульминации, и после этой новогодней ночи роман Лермонтова с Н. Ф. Ивановой идет к своему концу.

Проснувшись после бала от ярких лучей январского солнца у себя в мезонине на Молчановке, Лермонтов вспомнил вчерашнее, свою злую эпиграмму, которую он преподнес Наташе, и новые встречи на балу. Казалось, что для него все в жизни кончено после этой эпиграммы, которой он так оскорбил ее, что душа его мертва. Подойдя к окну и взглянув на улицу, залитую ярким холодным солнцем, он написал:

Как солнце зимнее прекрасно,
Когда, бродя меж серых туч.
На белые снега напрасно
Оно кидает слабый луч!..
Так точно, дева молодая,
Твой образ предо мной блестит;
Но взор твой, счастье обещая,
Мою лн душу оживит? – [185]

«Дева», «образ» которой стоял в этот момент перед Лермонтовым, была Додо Сушкова. В то время как он оскорбил Наташу эпиграммой, он преподнес Додо мадригал. Это было уже третье стихотворение за истекший месяц.

Но дружба с Додо не могла залечить раны, нанесенной Наташей. Ее образ все еще заполняет его душу.

Другим предавшися мечтам,
Я все забыть его не мог…[186]

Наташе, невидимому, не понравилось, что Лермонтов преподнес Додо мадригал. Она в свою очередь обиделась на него и мстила своей холодностью. Ему пришлось просить у нее прощения.

Объяснение Лермонтова с героиней по поводу этого мадригала, в котором он осмелился «хвалить» «другую», мы находим в одном из последующих стихотворений:

Скажи мне, для чего такое мщенье?
Я виноват, другую мог хвалить,
Но разве я не требовал прощенья
У ног твоих?

Здесь же, раскаиваясь в мадригале «Додо», он живо рисует одну из тех сцен, которые заставили его написать эпиграмму «Н. Ф. И.»:

…..но разве я любить
Тебя переставал, когда толпою
Безумцев молодых окружена,
Г орда одной своею красотою,
Ты привлекала взоры их одна? –
Я издали смотрел, почти желая,
Чтоб для других очей твой блеск исчез;
Ты для меня была как счастье рая
Для демона, изгнанника небес[187]

.