Москва - Варшава

— При этом, не обязательно, чтобы Жулковский ничего не знал, — хмуро возразил Андрей. — Если он знал, то вот объяснение, чем он держал жену, и почему жена держалась за него. Он ведь сказал в своих показаниях… Андрей стал ворошить бумаги на своем столе. — Не помню точно, но смысл в том, что Мария как соратник по борьбе была ему даже больше, чем женщина и жена, поэтому они и не расставались, хотя супружеские отношения прекратились довольно давно.

— Плюс католический брак, — ввернул Игорь.

— Да, плюс католический брак… Но это значит… — Андрей размышлял, наморщив лоб. — Это значит, во-первых, что Жулковский мог знать, кто такой Янчаускас. И не препятствовал его роману с женой, чтобы Повару можно было подсовывать дезинформацию. То есть, он солгал, когда говорил следователю о том, что не помнит такого человека, так получается? А второй вывод… Если Янчаускас знал, что Тадеуш — его сын, то он мог на этом попасться в ловушку. Скажем, известили его, что, если он не приедет туда-то и туда-то, его сын в Москве будет убит. И тогда… тогда становится понятным, почему Мария поехала с ним! Она тоже хотела защитить своего ребенка! То есть, если мы узнаем, каким людям могло быть известно, что Тадеуш — сын Янчаускаса, мы выйдем на след вероятных убийц!

— Каким людям могло быть известно? — Игорь как-то странно посматривал на Андрея. — А ты не догадываешься?

— О чем я должен догадаться? — Андрей подрастерялся.

— Я ж тебе подчеркнул, что и брак у Жулковских католический, и…

— Мария — католичка, конечно! — подскочил Андрей. — И уж если она кому все рассказывала, то своему священнику!… Своему исповеднику, так?

— Так, — кивнул Игорь. — Ухватил, поздравляю. И тут возникает один очень интересный момент. Я спросил у Тадеуша, к какому священнику ходила его мать. Так вот, до тысяча девятьсот восемьдесят шестого года её исповедником был отец Анджей Пшибылко.

— А почему потом она с ним рассталась? — спросил Андрей.

— Потому что в начале сентября восемьдесят шестого года отец Пшибылко был убит. На улице, куском железной трубы. В его смерти обвиняли и КГБ, и польские спецслужбы, и, похоже, обвиняли небезосновательно. Пшибылко считался одним из религиозных идеологов «Солидарности».

Игорь встал, заходил по кабинету, вытащил очередную сигарету из пачки, нервно щелкнул зажигалкой. Даже странно было видеть такую нервность в этом здоровенном, умеющем сдерживать свои эмоции, парне.

— Ты видишь, что получается? — осведомился он. — Знать мог только Пшибылко. Если женщина один раз исповедовалась в грехе измены мужу и рождения ребенка в результате этой измены, то второй раз она исповедоваться не будет, так? У другого священника она будет рассказывать о более новых грехах, не упоминая о тех, за которые получила отпущение, так? Выходит, знать мог только отец Пшибылко…

— …И тайна умерла вместе с ним, — подытожил Андрей.

— В том-то и дело, что не обязательно умерла! В сложных случаях, священник может довериться вышестоящему — епископу или кому там ещё — на собственной исповеди: «Благослови меня, отец, ибо я грешен: я отпустил грех, который, возможно, не имел права отпускать!» А если… — Игорь примолк.

— Что «если»? — спросил Андрей.

— Я думаю о самом худшем варианте. Допустим, Дик известил Марию, что готовится покушение на папу, и попросил её передать эту информацию, по её католическим каналам…

— Но как он мог известить её об этом, не раскрывая, что он — агент КГБ? — спросил Андрей.