— Меня метало от реалистических сюжетов до невозможной абстракции. Я не был ни конформист, ни нонконформист… Для меня живопись, если вдуматься в слово, это писать живо. Свою философию я не выкладывал на холст, чтобы человек напрягал мозги и думал, что ты ему хотел сказать. Я писал совершенно не думая, выражал свои эмоции так, как хотел. Например, веник макал в краску и — на холст. Что я хотел сказать? Да плевать! Главное — трогает меня это или не трогает. Были веники, руки по уши в краске. У меня в мастерской на полу лежали огромные холсты, я бегал с банками, все это лил, набрасывал — эмоциональные порывы. У меня были запойные живописные периоды, когда я мог не спать, не есть. И только писать.
И никогда я не мог работать на заказ.
— А упасть в краску и своим телом елозить по холстам?
— Нет, этого не было. Сейчас один американский художник выпивает огромное количество специальных красителей, замешанных на слабительном. И «рисует» посредством заднего прохода: бегает по холсту, а из него, значит, как из брандспойта, краска хлещет. Говорят, что картинки пользуются огромным успехом. Хотя Джексон Полак был в этом смысле круче художником. В свое время он доходил до того, что на аэродроме ставил огромные холсты и лил краски под мощный поток воздуха сверхзвуковых самолетов. Получалось что-то фантастическое. Вот это размах, а так бегать по холстам с голой задницей…
— Это все, конечно, интересно, но все-таки как тебя, такого внезапного, занесло в театр?
— Совершенно случайно. Сначала это был театр «Здравствуйте!» любительская студия на Новослободской. Там не было ни одного профессионала. Своего рода секта. Первый спектакль, который я оформил, — «Что случилось в зоопарке» Олби. Там я наворотил железных деревьев, скамеек, все было железное, ржавое. Причем денег не было, и все это мы собирали на стройках, помойках. Чем меньше денег иногда, тем больше работает фантазия.
Потом я познакомился с Сергеем Виноградовым и он меня привел в театр Виктюка. Виноградов искал художника для спектакля «Пена дней». Я загорелся, напридумывал всяческих трансформаций, но постановка не пошла — денег не было. Зато мы быстро сделали «Коллекционера» Фаулза. Вот где я по-настоящему узнал, что такое профессиональный театр, что такое колосники. Я учился прямо в театре. Так начался мой театральный роман.
— Шаров — это театр, модельный бизнес, цирк, живопись… Как внутри тебя все это уживается?
— Все зависит от настроения. Иногда мне кажется, что я не там и не там. А иногда мне кажется, что все идет правильно, потому что есть взаимообогащение. Переныривания из театра в цирк, из цирка — в модельный бизнес дают потрясающие результаты. Я знаю много цирковых секретов, которые могут стрельнуть на подиуме, потому что в цирке, например, «говорящая голова» давно приелась. Или трансформация костюмов — то же самое. Или полеты в цирке — это не более чем полеты. А вдруг полететь в театре — это круто.
Вот в спектакле «Нижинский» Домогаров выходит в таком белом плаще с большими карманами. Это абсолютно носимая вещь. Я хотел бы сделать такую коллекцию из белых плащей с нижними костюмами тоже белого цвета. Или у меня был проект, аналога которому в мире нет, — соединить моду и цирк. Он так и назывался «Цирк высокой моды Андрея Шарова». К примеру, идет манекенщица по подиуму и пропадает — чистый цирк. Или она же в кринолине шикарном, кринолин раскрывается, а ног нет. Как это?
— А манекенщиц распилить слабо?
— Пилить не пробовал. Или была у меня такая коллекция — большие кринолины с высоким бюстье, а весь кринолин состоял из пластиковых глаз. Но глаза были закрыты и реснички как бы составляли ажур. Представляешь — весь кринолин из закрытых глаз, и когда манекенщица выходила на финальную точку, нехитрым движением все глаза открывались. Не поверишь: весь зал «России» тогда ахнул. А в цирке, например, таким трюком никого не удивишь. Жалко, что для этого проекта не хватило финансов, а уже был сделан фантастический подиум, где можно было кататься на роликах, там была масса трюмов, встроенные батуты, люки…
— Почему в последней постановке «Венецианский купец» ты всех обул в кроссовки? Шекспир в кроссовках? Не стыдно перед классиком?
— С Шекспиром особая история. Житинкин мне сказал, что по костюмам это должно быть как минимум «Версаче» — Италия, кланы, мафия. Я денек подумал, звоню ему: «А я-то зачем нужен, есть магазин „Версаче“ напротив. Ищи там художника». Я принес ему свою концепцию, и даже скандальный Житинкин, когда увидел ее, опешил:
— И Козаков в кроссовках?
— Все.
Незадолго до этого я увидел коллекцию Бальмена, где шикарные мужики в шикарных дорогих костюмах шли в кроссовках. Раньше для меня ничего не было ужаснее — мужик в метро в пиджаке, с портфелем и в кроссовках. Но когда я увидел коллекцию, понял, что может быть очень стильно, если к этому приложить руку.
— Неужели Козаков согласился на этот кроссовочный бред?
— Он художников видал-перевидал. Он мне даже борьбы не предлагал, а так раз — и уложил меня. Зато теперь ходит по сцене в камуфляже.