Москвич в Южном городе

Ничего не могу поделать с собой. В Южном Городе я просыпаюсь за час до будильника. И здесь, и в Москве будильник стоит у меня на семь часов утра. В Москве я всегда с ужасом ждал дребезжащего мучительного сигнала будильника, чтобы резким движением его отключить. Потом еще полчаса лежал в постели до того предельного времени, когда не встать уже нельзя, иначе опоздаешь на работу.

Здесь же неведомая сила подкидывает меня в шесть часов, я открываю глаза еще в темноте, иду чистить зубы, разминаю тело, а потом выхожу на крыльцо покормить кота.

Не знаю, что с котом делать. Кот Бася, по-моему, решил, что теперь я его хозяин. По крайней мере, если раньше он просто ел и уходил по своим делам, то теперь спит возле двери. Может, взять его в дом? Все как в той смешной картинке про кота: «Хочешь стать моим хозяином?».

Если в конце прошлой недели ходил на работу по мощеным пешеходным улицам и находил в этом свою прелесть, то в субботу свернул на проспект, наполненный гудящим транспортом, что напомнило мне Москву. Обнаружил под боком у себя недорогое кафе, которое работает с семи утра. Очень удобно, если встаешь как идиот в шесть. Сегодня уже в семь был в этом кафе. Заказал американо и пирожок с капустой.

В Южном Городе наступила осень. Местные жители, закутанные в теплые одежды, еще две недели назад говорили мне, чтобы я не ходил в майке, хоть на улице было и плюс двадцать два, но я их не слушал. Оказывается, они знают что-то очень важное о своем городе, потому что сегодня я получил насморк и болит горло. О боги! Насморк в Южном Городе. Во всем этом есть какая-то насмешка для северного человека, который снимает с себя одежду при первых лучах теплого солнца. Но в конце октября нельзя верить солнцу, особенно на юге.

Платон делает шашлыки

– Хорошо бы сейчас шашлыки сделать, – сказал я Платону и оглядел двор пятиэтажек и уходящий в даль проспект.

Двухэтажный дом Платона с соткой земли стоял в центре этого двора южного города, и в Москве я бы жарить шашлыки не решился. Платон улыбнулся:

– Пойдем.

Он завел меня в квартиру, открыл какую-то узенькую незаметную дверь в подвал, и мы стали спускаться по винтовой лестнице. Спускались мы долго, а когда добрались до дна, то мне открылась просторная каменная комната, вырубленная в скальной породе.

Я присвистнул:

– Ничего себе.

– Только никому не говори.

– Ты что, к ядерной войне готовился?

– Ну а что, работа у меня теперь не морская, сидячая, с платами и схемами, придешь вечером, возьмешь лом и долбишь, думал погреб сделать, а потом майдан начался, за детей страшно, ну я пять лет и долбил.

Я осмотрел тусклую комнату. Под потолком зияло еле заметное оконце, похожее на бойницу, в углу стояли баклажки с пресной водой, громоздился ряд консервов, на стене висел автомат Калашникова, вверх уходила вентиляционная труба, в центре стояли диван и мангал.

Платон показал рукой на мангал и произнес:

– Бери-ка.

Мы взяли мангал и вынесли во двор.

– Баранину лучше брать у татар. Ты знаешь, где сидят татары?

– Знаю, – сказал я, взял деньги и пошел на центральный рынок…

Любимая

Любимая, я помню, мы летели на Родос, и ты вместо завтрака в самолете купила лотерейный билет за два евро. Красивый статный грек-стюарт так близко наклонился к твоему лицу, показывая лотерейные билеты, что я заревновал.

– Зачем тебе лотерейка, – сказал я, – давай я лучше куплю тебе гамбургер за десять евро.

Но ты отказалась. Ты предпочла мифический дом на берегу Эгейского моря за два евро вполне конкретному гамбургеру за десять евро. А потом, уже в России, я все хотел спросить тебя, как поживает лотерейка, может, ты что-то выиграла, например, дом на берегу Эгейского моря, но все забывал. Может, у тебя теперь есть и дом, и гамбургер, но ты просто скрываешь это от меня.

Эх, дом на берегу Эгейского моря. Зачем тебе он, если теперь мы можем жить в Южном Городе и каждые выходные бродить по берегу Черного моря. Разве тебе не нравится Черное море? Разве море имеет национальность и территориальные границы? Море было всегда, еще до людей. Еще до войны. Мы умрем, а оно будет шипеть и трепыхаться. Ах да, я забыл, санкции, санкции.

Вадим и Багратион

Сижу около ломбарда «Капитал» с барельефом Карла Маркса, пью кофе у Адама и жую шоколадный круассан. На крыльце ломбарда появляется двухметровый здоровенный бритый Вадик с щенком под мышкой. Он резко открывает скрипучую дверь, входит в ломбард и ставит щенка на стойку перед оценщиком. Так как дверь остается открытой, то мне хорошо слышен разговор двухметрового Вадика и оценщика.

– Это что? – брезгливо спрашивает оценщик и пытается согнать блохастого щенка со стойки.

– Это Багратион, – радостно сообщает Вадик.

– Вижу, что не Кутузов.

Оценщик сгоняет щенка со стойки, но щенок не уходит.

– Всего тысяча рублей.

– За что?

– За Багратиона.

– Мы принимаем только золото.

В помещении жарко, оценщик достает платок и вытирает пот со лба.