Москвичи и черкесы

– К чему показывать ее? В чьей душе отзовется она? Кому какая надобность знать о ней? Разве для того только, чтобы подарить меня притворным сожалением? Но я предпочту ненависть даже искренней жалости.

– Верю! Быть может, письмо бабушки родило в вас такие отчаянные мысли? Конечно, тяжело убедиться в недоброжелательстве матери! Но поможете ли вы этому малодушием?

– Отец Иов! Выслушайте меня: давно уже я отчужден от своего семейства, от родины – я один в мире! Доказательством может служить брат мой. Вот он здесь, я не имею причин не любить его, потому что почти не знаю его; между тем я не нахожу, о чем с ним говорить. Иные чувства, иные мысли, иные привычки, иной круг людей расторгли все связи между нами – это неоспоримая истина; но не я в том виноват! Судьба, одна судьба всему виною! Она отчуждила меня, оторвала от всего, с чем на мгновение сроднила.

– Нет, не судьба, а рана и потеря крови причиною, что вы в дурном расположении духа.

– Да, рана заставила меня убедиться более, чем когда-нибудь, в справедливости моих суждений. Возьмите всю жизнь мою: рожденный с пылкою душою, едва расцвел я, как увлеченный легкомыслием, попал под правосудие законов и был низвержен в низшие ступени общественного быта. Впоследствии времени семейные огорчения охладили во мне чувства к ближнему. С восторгом понесся я в бои, надеясь, что сильные ощущения и опасности пробудят мою нравственную усыпленность и честолюбие будет целью бытия. Не ошибся я – опасности занимали меня мгновенно. Но и к ним я привык, сделался равнодушен к опасностям; честолюбие немного долее жило во мне, и оно затихло после часто обманутых надежд. Сначала я чувствовал неизъяснимое омерзение к трупам, остающимся после битвы; по крайней мере ощущал хотя неприятное чувство. Скоро я так свыкся с ними, что мог есть над трупами, употребляя их вместо стола или камня, садился на них, клал их в изголовье, когда спал. Нередко даже завидовал спокойствию, изображавшемуся на лицах убитых. «Ужели утрачены для меня все чувства?» – подумал я; люди влюбляются и счастливы! Я предался всей силой страсти к одной женщине, был минутно счастлив ее привязанностью, но убедился, что такое счастье неразлучно с грустью; но прошла и любовь, – что же стало из меня? Я седой старик с кипящей кровью, с горячею душою, без страстей, без любви, без ненависти к людям, старик, которому все наскучило, ничто не мило и который убежден, что никому не нужен.

– Но совесть должна успокоить вас: вы превозмогли много бедствий и остались нравственно безукоризненны – это великий подвиг!

– Конечно, можно почитать подвигом, что я не сделался мерзавцем! – отвечал, презрительно улыбаясь, Александр.

Отец Иов дал другой оборот мыслям своего приятеля, рассказавши ему какую-то повесть.

Разговор друзей и повествование отца Иова длились долго за полночь. Пустогородов напрасно упрашивал отца Иова идти к себе домой; добрый священник провел всю ночь возле раненого и только к рассвету отправился служить заутреню.

Александр долгое время не мог сомкнуть глаз; наконец сон овладел им. Николаши всю ночь не было дома.

IV Сновидение черкеса

The spirits were in neuter space, before

The gate of heaven$ like eastern thresholds is

The place where death`s grand cause is argued o`er

And souls dispatched to that world or to this.

Byron. The vision of Gudgment

[29]

Покуда Пшемаф и Николаша сидели вместе, в ожидании посланного ими искать по станице казачек, последний, не зная, какой завести разговор с молодым черкесом, спросил о его сне при возврате с тревоги на Кубани.

Пшемаф закурил трубку и начал следующим образом: