Москвичи и москвички. Истории старого города

Большинство членов врачебного совета восстало против какого-либо участия общественного управления в подобного рода организациях. Врачи говорили примерно так: «Кормление собственных детей при помощи наемной матери — есть одно из отрицательных, противоестественных явлений современной жизни, покровительствовать которому — значит сознательно способствовать распространению и укреплению зла. Заменяя себя кормилицей, мать не только не исполняет собственного долга, но и отнимает мамку у чужого ребенка, причиняя тому ущерб». Отвергая предложение подкомиссии о городском приюте для кормилиц, врачебный совет опирался, между прочим, на практику Запада (особенно— Франции), где закон разрешал бедной матери поступать в кормилицы к чужому ребенку только в двух случаях: если ее собственный ребенок скончался или если подросший ребенок был уже выкормлен.

В естественную связь «мать и грудное дитя» третье лицо (кормилица), будь оно здоровое или больное, никак не должно вмешиваться.

Приют не создали. Но, судя по рекламным объявлениям в газетах, роль бюро брали на себя разного рода маклеры.

За блуд — расправа

Русские люди в старину не употребляли слово «секс», разве только те, что знали счет числам на иностранных языках.

Девственность давала сверхъестественную силу и могущество, которые терялись при выходе замуж. А супружеские отношения были для природы и по устоям церкви естественными. Чаще всего они величались «любовными», то есть — сопутствующими любви. А то, что в наши и более ранние годы относилось к прочим постельным развлекательным действам, имело чисто российское название с оттенком неприличия и греха — «блуд». Здесь — любовь, супружество; там — разврат, блуд, прелюбодеяние. Эти понятия легко можно было запомнить с детства и отрочества, четко разделять.

Блуд в очень отдаленные от нас времена строго осуждался, и это имело прямое отношение к судьбе родившихся от порока детей. В России те младенцы, что были зачаты вне брака, назывались незаконными.

В отношении к законным детям статья 3 из главы 22 «Уложения 1649 года» указывала:

«А будет отец или мати сына или дочьубиет до смерти, и их за то посадить в тюрму на год _уа отсидев в тюрме году приходити им к церкви Божии и у церкви Божии объявляти тот свой грех всем людем в слух; а смертию отца и матери за сына и за дочь не казнити».

Такого рода снисхождение к преступникам наряду с тем, когда во всех остальных случаях убийцы наказывались лютой смертью, достаточно хорошо объясняется общим положением родителей в древней Руси, а также их правами по отношению к детям. Детоубийство извинялось. И его скорее считали грехом, нежели нарушением чьих-либо прав, тем более — детских. Потому, если вспомним классику, заметим, что как-то легко из уст Тараса Бульбы вырвались слова в адрес сына: «Я тебя породил, я тебя и убью!» Разве могла Бульбе прийти в голову мысль о каре, о собственной смерти по людскому осуждению?

Но снисхождение относительно убийц-родителей законныхдетей вовсе не распространялось на убийц незаконныхдетей. В статье 26 из той же главы Уложения было сказано:

«А будет которая жена учнет жити блудно и скверно, и в блуде приживет с кем детей, и тех детей, сама или иной кто по ее веленью, погубит, а сыщетца про то допряма, и таких беззаконных жен и кто по ее веленью, детей ее погубит, казнить смертью безо всякая пощады, чтобы на то смотря, иные такова беззаконнаго и сквернаго дела не делали, и от блуда унялися».

Объяснением столь строгого наказания за убийство незаконного ребенка с одной стороны может служить меньшая степень родительской власти матери над ним, а с другой — особая цель, которую преследовало законодательство:

«Чтобы на то смотря, иные такого беззаконного и скверного дела не делали и от блуда унялися».

Вот что сообщил современник казней над такими женщинами, блудницами и преступницами: