Москвичка

Дверь в палату была открыта. Мимо нее, медленно влачась по коридору, не сгибая колен, с одним костылем в руке прошел какой-то больной. Тапочки на его ногах шаркали по линолеуму.

— На твоем месте лежал один, как ты, по фамилии Позолотин. Выписался. А вот тебе, — сказал Виктор Петрович, — пример из другой палаты. — Он кивнул в сторону коридора.

Олег Николаевич погрузился в размышления.

— Ходить или лежать? — проговорил он. — И это все?

— Летать… конечно… — Виктор Петрович потупился.

— Хотя бы ездить. Я перед рейсом стал мечтать о машине. Думал, возвращусь — куплю…

— Вот и прекрасно! Есть же машины с ручным управлением. Будешь ездить! — Виктор Петрович бодро поднял голову, и его подбородок выдвинулся вперед. — Посоветуюсь с Ольгой, поговорю с корешами… Есть идея.

— Какая?

— Потом. Многое, Медведич, в твоих руках.

— Вот именно. Теперь только в руках…

3

Друг уехал. Время шло. В палате все чаще держали окна открытыми — и в них, как шар, вкатывался воздух буйного июня, насыщенного листвой, свежестью, соками. В городской природе, как и в сельской, многое запоздало из-за майских холодов, но теперь развернулось и расцвело. А тело, как губка, впитывало это буйство, но — бессильное — не могло им обогатиться. Еще не было жары и духоты, и другие больные — не Медведев и Беспалов — оживали от этого неистовства деревьев за больничными стенами.

— Все, надо выписываться. Погода шепчет: «Бери расчет», хы-хы-хы, — смеялся Слава.

Он очень любил эту шутку и всегда смеялся, произнося ее, как бы ни опоясывала боль. И Олег Николаевич, слушая его немудрящие слова, все острее и отчетливее замечал разлад между собой, своим телом и наплывом июньского лета. Лечение как будто ничему не помогало. Быть может, так ему казалось? Он слишком был нетерпелив?

Как ни мало он верил в пользу того или иного предписания, на него все сильнее накатывала жажда извлечь из всего хоть какую-нибудь пользу. Он усердно трудился и оттого по вечерам чувствовал себя измотанным больше, чем крючник, который сбрасывает в жиротопные котлы пласты китового сала. От переутомления мышц, нагрузки на сердце, постоянных мыслей об увечье он плохо спал и, просыпаясь ночью, слушал то вольный, разгульный храп дяди Пети, то тихие вздохи Деда. В раскрытое окно входил лунный свет и падал на пол. Лиственный и немного бензиновый запах ночи смешивался с иодистым запахом больничного белья — простыни, наволочки и одеяла. Олега Николаевича тянуло почему-то вглядеться в белеющее во тьме лицо Беспалова, и иногда ему казалось, что тот лежит с открытыми глазами. Он шепотом окликал соседа, но Беспалов отмалчивался.

Здесь ничего не было, казалось бы, тревожного. Беспалова тоже изводила бессонница, он с ней боролся и, чтобы не разгуляться, притворялся спящим. Но Олег Николаевич встревожился.

С того дня как к Беспалову не зашла жена, больной стал избегать не только ночного, но и дневного общения. Если по ночам он лежал с открытыми глазами, то днем закрывал их, сдвигая брови; порой же натягивал на голову одеяло. Даже ночью было видно, как похудело его лицо, днем на него невозможно было смотреть: кожа на щеках, на руках синяя, как от холода.

С головой, накрытой одеялом, застал его и вновь приехавший из Черноголовки сотрудник лаборатории. Медведев отметил, что ездит все время один и тот же, может быть, зам, но скорее всего профгрупорг.

Профгрупорг привез несколько нарисованных лаборантами таблиц с химическими формулами и уравнениями, какие-то фотоснимки и металлическую коробку с химическими реактивами. Слышно было, как они разговаривали о ходе какого-то эксперимента (вернее, сотрудник говорил, заведующий слушал), о каком-то Всесоюзном симпозиуме. Сотрудник перечислял тех, кто в нем участвует от лаборатории. Беспалов кивал, глядя куда-то в потолок отсутствующим взглядом.

Внезапно сотрудник спросил обеспокоенно:

— Вам очень плохо? Как вы собираетесь читать лекцию? Вы что-то сказали, но я вас не расслышал, такой голос…

«Какую еще лекцию?» — подумал Олег Николаевич.

Беспалов, однако, покашлял, словно ему заложило горло от длительного молчания, и явственно произнес:

— Теперь меня слышно?

— Теперь да.

— Вот видите… Они меня попросили рассказать им о новых видах топлива — гидразине, водороде… Народ любознательный.

Сотрудник, кажется, поверил. Он посмотрел на пустые койки: было начало обеда, и все ходячие ушли в столовую. Посетитель поднялся: сейчас принесут обед лежачим.

— Когда у вас лекция? — спросил он.

— Не знаю. Завтра.

— А то бы я развесил на стене иллюстрации.

— Спасибо. Развесит медсестра.

Прошло несколько дней после этого посещения. Скатанные в трубку, перевязанные таблицы и фотоматериалы Беспалов забросил под койку, металлическую коробку раскрыл, посмотрел, снова закрыл и поставил в тумбочку.

Медведев заметил, что отношение Беспалова к советам лечащего врача, методиста, медсестер снова резко переменилось. Он делал вид, что охотно лечится, но стоило им уйти, прекращал занятия. Слава, которому до всего было дело, подступал к нему с расспросами. Беспалов резал лоб досадливой морщиной и, чтобы отвязаться, объяснял: