Москвичка

День спустя после ухода Деда Беспалову принесли записку, не записку — большое письмо в конверте с маркой и почтовым штемпелем. Было видно, что Беспалов не решается вскрыть конверт, и рука ему не повинуется, промахивается. Наконец вскрыл и заслонил лицо бумагой.

Как раз вошла молоденькая методистка, недавно появившаяся Лилиана Борисовна, держа в руках аккуратный ящичек аппарата с бумажной лентой и чернильным самописцем. Взгляд женщины был безмятежно спокоен и неулыбчив, но тон голоса — мягок, нежен. Как и всякая женщина в палате, новый методист могла бы раздражать Медведева, но она с первых шагов проявляла себя такой беспомощной, таким новичком, что это мирило с ней больного.

Она прикрепила ему к разным точкам тела датчики, неловко и, пожалуй, изящно, словно нарочно, путая их и роняя, и провела запись. Он понял только, что это физиологические показатели: кровоток, кожное сопротивление, температура и еще что-то. И уже знал, что они попадут в диссертацию. Беспалов продолжал читать письмо — был виден его вздрагивающий подбородок. Лилиана Борисовна следила за записью.

— Вас что-то волнует, — сказала она.

Олег Николаевич покачал головой, отрицая. Беспалов исчез под одеялом, несмотря на летнюю духоту; листки письма рассыпались по полу, один упорхнул под тумбочку.

— Все ваши волнения — здесь, — Лилиана Борисовна показала на ленту.

— Состояние Беспалова, — сказал Медведев. — Жена с ним развелась.

— Я передам лечащему врачу. За ним последят.

Олег Николаевич только поморщился: «Э, пустое!..» И тотчас почувствовал возмущение против юной женщины, как будто это она, Лилиана Борисовна, прислала Беспалову свое жалкое, оправдательное и, несомненно, жестокое послание.

Еще несколько записей и несколько комплексов упражнений, проведенных почти без слов. Олег Николаевич нарушил молчание:

— О чем будет ваша диссертация?

— О состоянии в первый год травмы.

— Вот не ожидал, что когда-нибудь буду подопытным и в качестве «больного М.» попаду в кандидатскую, а еще лучше — докторскую. Впрочем, врачевать — добро. Добро должно вознаграждаться… Хотя, глядя на мое плачевное положение, можно подумать, — добавил он, — что я добрых дел не вершил…

Она зарядила новую ленту и оглянулась на койку Беспалова.

— Хотите и у него записать? Прошу вас, доктор, не трогайте его сейчас.

— Хорошо, я займусь им завтра… Покоряюсь.

Лилиана Борисовна так огорченно опустила глаза, что Медведев пожалел ее.

2

Пришла нянечка — не та, молодая, с чьей ленцой любил воевать неугомонный Слава, а другая — маленькая седая «бабуля».

Она всегда входит с улыбкой, какими бы словами ее ни встретили, быстро и вперевалочку снует по палате и еще пританцовывает, шутливо подчеркивая особенность своей походки утицей.

— Бери ружье, Таисия Васильевна, «утки» у нас есть.

Палата — будто стеклянный куб на цепях, который иногда под невидимым напором отклоняется в сторону да так и висит. Однако толкнешь его шуткой, он покачается и уравновесится. Нянечка часто так делает. Когда же больные слишком докучают, она говорит, вытирая линолеум тряпкой на щетке:

— Вот в двух углах лежат, подначивают. Я знаешь сколько с такими, как ты, поработала! Только они похуже были…

Назвав всех «палатой баловников», она быстро провела уборку и закончила ее у койки Беспалова.

Когда зашуршали листки, подобранные с полу, больной откинул с головы одеяло, открыв распаренное и чем-то дикое лицо. Он так быстро протянул руку и так резко схватил их, что Таисия Васильевна покачнулась.

Отдернув свои пальцы и подув на них, она отошла, а Беспалов разорвал письмо на мелкие клочки и бросил ей вслед.

Вздохнув, Таисия Васильевна подобрала сор и вынесла.

Рядом с Беспаловым лежал студент Коля, только что после операции аппендицита, трусящий уколов и перевязок. Коля оглянулся на Беспалова, как на сумасшедшего. Лежащий за Колей Володя, шофер, с больной печенью и удаленными желчными камнями, выругался: его все раздражало — не только такие сцены…

Весь день мучила духота. К ночи в городе разразилась гроза.

«Какое дождливое лето», — думал Медведев, слушая, как прокатывается над крышами зданий гром, как хлестко бьют водяные струи по больничной стене, по рамам. В окна задул ветер, струи захлестали по подоконникам — пришлось закупориться. На подоконниках и на полу возле коек оставались теплые лужицы, пока их не подтерла «бабуля». Больные засыпали в банном воздухе под сумрачные вспышки молний. Белесый свет безрадостно возникал на мгновение, дымчато освещал пол и стены, бросая всюду беглые тени, — и сменялся острой, режущей тенью. Медведев дремал, ворочаясь, когда гром напоминал разрушение айсберга. Айсберг плыл в теплых водах и разваливался на куски. Вертолет все еще не мог взлететь.

В какой-то миг Медведев проснулся. Кто-то храпел. Нет, не это… Он услышал, как стукнула дверца тумбочки и легонько зазвякало стекло. Беспалов что-то делал со своими пробирками. Медведев намеренно кашлянул. Шорохи, звяканье прекратились.

— Ты что там? — громко прошептал Медведев. — Гена!

Молчание.

— Гена, ты спишь?

— Спи, Олег.

— Ты что задумал?

— Не мешай. Будь другом напоследок.