Москвины: «Лед для двоих»

Он всегда был очень справедливым человеком. Все знали: если у Москвина есть к тебе претензии, он выскажет их сразу и напрямую. Но на этом конфликт будет исчерпан. Жук, напротив, был злопамятным. Мог по какому-то поводу промолчать, но припомнить спортсмену все его прегрешения через два-три месяца. Очень любил говорить: «Я молчу, слушаю и делаю выводы». И когда именно тебя этим тренерским выводом «накроет», никто не знал.

Жука я боялась панически все пять лет, что у него каталась. Его вообще все боялись. Станислав Алексеевич только в здание катка входил, а у всех нас уже поджилки тряслись.

Москвин таких чувств не вызывал. Он нередко говорил обидные вещи, особенно девочкам - по поводу лишнего веса: мы ж все худели постоянно. Мог как бы невзначай, проходя мимо, бросить: «Глазки-то у нас заплыли совсем: как я погляжу». Вроде слышать обидно, но обижаться на Москвина у меня никогда не получалось. Он единственный из всех моих тренеров умел справляться с моим норовом.

В Питере фигуристы в те годы жили гораздо дружнее, чем в Москве. Возможно это объяснялось тем, что в городе имелся только один каток – «Юбилейный». Все фигуристы и держались вместе. Более того, тренировались всей группой в одно время – лед кишмя кишел. При этом между нами никогда не возникало никаких конфликтов. Каждому уделялось внимание, ставились программы.

С супругой Игоря Борисовича Тамарой я соревновалась еще в те времена, когда она была одиночницей и выступала под фамилией Братусь. Мы, правда, особо не дружили и почти не общались – Тамара все-таки была на восемь лет старше.

Помню, когда Игорь Борисович поставил ей с Мишиным знаменитую «Цыганочку», Тамара, которая была очень маленькой, для полноты образа подкладывала под платье довольно крупные пластиковые чашечки от купальника – чтобы визуально увеличить грудь. Каждый раз, когда Мишин задевал эти чашечки рукой, они прогибались вовнутрь.

Мы ходили подсматривать за их тренировками всей группой – ждали этого момента и валились под борт от хохота.

Уезжать из Питера обратно в Москву было ужасно жалко. До слез. Но я ж была коренной москвичкой. Жить столько времени в гостинице в окружении казеной мебели для меня было просто невыносимо. Вот я и вернулась назад - к Плинеру. Не взять он меня не мог – я на тот момент считалась первым номером сборной команды. Но задержалась в спорте ненадолго: в 1971-м закончила выступать вообще.

* * *

«Как вам удавалось справляться с такой разношерстной компанией?» - спросила я как-то Москвина. Он ответил:

- Привык, что надо быстро соображать, чтобы внимания хватало на всех. Мы же не только катались. Но и музыку для выступлений, например, тоже всегда делали сами. Была даже придумана специальная система, чтобы растягивать музыку, или наоборот ее «сжимать». Магнитофоны были пленочные, позволяющие писать музыку на две дорожки и потом накладывать звук друг на друга. И монтировал я музыку не так, как это принято делать сейчас – на ударных акцентах, а наоборот, на «тягучих» частях. Потом приезжал со своим магнитофоном в городской радиокомитет и уже там мне делали студийную запись.

Я всегда старался, чтобы в каждой программе была изюминка. Cюжет, драматургия, раскрутка, развитие этого сюжета, кульминация. И дальше - в зависимости от того, что диктует музыка.

Для Юры Овчинникова в 1969 году я сделал «Вестсайдскую историю». Думаю, тогда эта музыка вообще впервые прозвучала на льду. Где-то я нашел пластинку. Мой хороший знакомый тогда работал в радиокомитете, а его супруга трудилась там же одним из редакторов. Она занималась общественно-политическими программами, а он – музыкальными.

С этой музыкой Овчинников тогда даже выиграл произвольную программу на чемпионате Европы у Ондрея Непелы и Сергея Четверухина. Народ с ума сходил. Все ведь брали в основном цыганские или русские мелодии.

Короткая программа у нас тогда тоже была необычной – «Гимн солнцу» Имы Сумак. У нее голос был - девять октав. Можно было целенаправленно выбрать наиболее мощные части под прыжки, что я и сделал. Юрка ведь он не прыгал - летел. По амплитуде его прыжки были не такие уж далекие, но Овчинникова всегда отличал, как мы говорим, «баллон» - зависание в воздухе.

Некоторые вещи, которые он делал в своих программах, до сих пор не делает никто. Например, прыжок в 2,5 оборота, но выезд не как у обычного акселя со сменой ног, когда с левой толкаешься, а с правой выезжаешь, а с приземлением на толчковую ногу и с нее же - в каскаде - тройной сальхов.

Никто эту комбинацию повторить не мог, даже в моей группе. Приземление «назад-внутрь» само по себе страшно неудобное, потому что конек начинает валиться на внутреннее ребро и очень трудно удержать баланс. Да и тройной прыжок с этой же ноги довольно сложно сделать.