Мост

Группа молча смотрит на что-то, что мне через край грани не видно. Мы с Оксаной идем вперед. Грани у «Гвоздя» расположены под очень тупым углом друг к другу. Важно было, с одной стороны, вывести наружную поверхность плоскостями для удобства внутренней оснастки, с другой – намотать вокруг корабля спираль Ё Мун Гэна, потеряв как можно меньше полезного пространства. Спираль-то должна ложиться строго по проекции окружности, иначе никакой тебе радужной физики не приключится. Так что граней у нашего межпространственного лома шестьдесят, у каждой индивидуальный номер, и еще зоны размечены. Так что мы всегда четко знаем, где находимся и где ближайшая норка.

Оксана, ведущая ремонтной группы в этом месяце, топает до самого края и останавливается. Я стою рядом с ней и оглядываю грань. Обычная, ну заросшая в меру поверхность. Чего они все?

И тут я понимаю.

Это не на ближайшей грани, а на следующей за ней. На ближайшей всего лишь перекорежен дальний срез, но из-за него словно планетный пейзаж – какие-то пики, перевалы, одни за другими.

Я топаю вперед, спотыкаясь о наросты и гребни год не чищенного металлохитина, и останавливаюсь на краю безобразия. Оксана идет следом за мной, отставая на шаг.

– В этот раз что-то совсем плохо, – вздыхает она.

Я молча озираю пейзаж. Пейзаж впечатляющий.

Если у вас есть старый пулевой шрам по касательной… Впрочем, ножевой тупым ножом, а лучше цепной пилой, тоже сойдет. Возьмите крупную лупу. Нет, с еще большим увеличением. Наведите на край шрама. Теперь представьте, что вы – нет, не муравей, муравей – это примерно большой челнок. А, ну, амеба. И вы – именно та амеба, которой поручено этот шрам заровнять до полного восстановления кожи.

– Давно так? – спрашиваю я.

– А тебе не тут разве ноги-то оторвало? – удивляется Оксана.

Стоп.

Мы вышли сегодня на двадцать четвертой. Это, значит, двадцать вторая.

– Не, – говорю, – подбило-то меня на двенадцатой, и… а, нет, с этого же конца. А тут, на двадцать первой, мы собирали потекшую спираль из соплей и палок. Это что, за столько лет не заросло?

– Сначала вроде начало зарастать, как везде. А потом как поперло, и вот, считай, раз в год приходится по живому стесывать. Кстати, – неведомо чему радуется она, – кстати! Я ведь давно думала сказать кому-нибудь из той смены спасибо за спасение наших задниц. Вот, говорю. Спасибо.

– А ты где, в заморозке лежала?

– Ну конечно.

Что-то не хочу спрашивать Оксану, лежала она в пассажирской или служебной заморозке, пассажиры тогда уже все были бункерные, а бункер никто добровольно не вспоминает.

Я еще раз внимательно осматриваю незаживающий шрам.

– А изнутри что говорят?

– Да и внутренники, и айти сколько лет бьются, – мрачно говорит Оксана. – Это, считай, внутренники почти застопорили подкормку базального слоя, а то оно за пару месяцев так отрастало. Дело в айти, конечно, но не могут поймать, что сбоит. Короче, оно чувствует себя открытой раной – и все тут.

– Так если его постоянно стесывать по живому-то.

Мы молчим. А как не стесывать, если поверхность шрама дорастает до уровня спирали? Спирали нельзя позволять деформироваться. А перематывать всю спираль «Гвоздя» на метр выше…

– Сука, – резюмирую я.

Оксана вздыхает.

Мы поворачиваем и бредем к остальной группе и стаду вшей, уже приступивших к выравниванию поверхности. Команда ждет Оксаниных распоряжений, только разгоняет отдельных вошек поравномернее, чтобы не мешали людям и друг другу. Этот квадрат легкий, так что к шраму мы перейдем еще в Оксанину смену, а дальше ее сменит Саид. Саиду не повезло. Нам всем не повезло. Внешники страшно не любят резать корабль по живому, мы чувствуем, что ему больно, и голос корабля – уже потом, внизу – говорит с нами немного иначе. Он понимает, что мы делаем свою работу ради его же блага, но боль есть боль. Вы скажете – это же всего лишь сигналы в электрических цепях; но ведь и наша боль – это всего лишь электричество и химия нейромедиаторов.

Между моими сменами проходит четыре дня, в следующий раз мы ковыряемся уже почти на краю опухоли, и я разглядываю ее с сомнением. Мне кажется, или там, почти в самой середине, есть небольшая проплешина на почти ровном металлохитине? Подлость в том, что на этом квадрате двадцать третьей нет больших технических выступов – забраться бы на что-нибудь посмотреть сверху, так ведь не на что.

Спрашиваю Оксану. Ну да. В середине грани, там, где линия спирали стоит на ножках в два, а где и в три человеческих роста, ремонтники оставляли побольше мяса – зачем мучить, если все равно мешать начнет не скоро? – и рост шрама начал замедляться лет пятнадцать назад, кое-где уже и схватилось.

«Так, значит, оно не такое уж и злокачественное», – думаю я и приободряюсь.

Если бы удар пришелся вдоль длины «Гвоздя», да еще и посередине грани, наверное, уже бы и не было проблем даже с этим программным сбоем. Чего-чего, а шрамов у старой холодновозки достаточно. Но эта дрянь рубанула поперек и пересекла два среза, а на срезах спираль ближе всего, и хочешь не хочешь, а до нее металлохитин допустить нельзя.