Мост

Прошла неделя. Еще теплившаяся на первых порах надежда, что Дженнет вернется, исчезла. С каждым днем я все больше скучал по жене и детям. И наконец понял, что дальше так продолжаться не может. Я знал, что Дженнет вернулась к родителям, и решил поехать за ней. Теперь я был готов не то что просить прощения, но, если надо будет, умолять, упасть на колени. В субботу я собирался в колхоз, но, как назло, с утра ко мне завалились институтские приятели. Узнали, что от меня ушла жена, и пришли посочувствовать. Впрочем, это только так говорится. На самом деле им просто негде было выпить, вот и забрели ко мне. Я сказал, что собираюсь ехать к Дженнет, но они расхохотались: «Ты не в своем уме, Назар! Пойдешь к жене на поклон — навсегда потеряешь свободу!», «Это ж надо, самому лезть в хомут. Ты что, смеешься?». Я ответил, что с такими делами не шутят, тогда один из моих гостей, перестав смеяться, спросил: «А ты уверен, что она согласится вернуться?». Об этом я и не думал. Казалось, стоит попросить прощения, и все будет улажено. И я порвал билет. Вот с тех пор и холостякую…

Назар закончил свою исповедь и замолчал, но Шамурат и Шалы не торопились расспрашивать или сочувствовать. Однако было видно, что рассказ Назара взволновал их, затронул за живое.

— Шамурат-ага! Теперь вы знаете все. Когда я пришел с Шалы-ага к вам и увидел, что Маягозель-эдже принесла унаш, честное слово, испугался. Но вы преподали мне хороший урок. И в самом деле, разве подлинное радушие в том, чтобы поразить гостя обилием еды?.. Но потом, — Назар смущенно посмотрел на стоящего у окна Шалы-ага, — потом мне показалось, что Шалы-ага откуда-то знает о моей беде, и, когда вы стали хвалить своих жен, я подумал: уж не розыгрыш ли вы устроили? Простите меня…

Шалы горько усмехнулся, а потом спросил:

— Слушай, Назар, а где сейчас Дженнет? — он на мгновение запнулся. — Замуж не вышла?

— Нет, не вышла, живет с родителями неподалеку отсюда. Устроилась работать швеей. Я и в командировку сюда напросился специально, чтобы заехать к ней, но не решился. Близок локоть, да не укусишь…

— Чепуха! Обязательно надо поехать! — горячо возразил Шамурат. — Прямо утром и отправляйся.

— Поздно. Командировка-то окончилась, надо возвращаться в Ашхабад.

— Ничего, это дело поправимое, — зажигаясь идеей, заговорил Шалы. — Отправим в министерство телеграмму, а утром поедем в колхоз вместе! — Он достал из черной папки, что лежала на столе, лист бумаги и стал торопливо набрасывать текст телеграммы. — «Просим один день без содержания связи задержкой по личным обстоятельствам». Ну, как, пойдет? — спросил он у Шамурата.

— Разве это личное дело? — возмутился тот. — Пиши «в связи с задержкой по делу общественного значения». Так верней будет!

Перевод А. Говберга.

ПОД ИВАМИ

Нобаткулы не знает, кто посадил здесь эти ивы. Да, этого, пожалуй, никто не помнит. Но, ничего не скажешь, место он выбрал самое подходящее, лучше не придумаешь. На самом берегу канала — тонкие гибкие ветви, словно девичьи косы, в воду упали. Ранней весной, когда другие деревья стоят еще черные, неживые, на ивах уже зеленеют первые нежные листочки. Посмотришь на них, и настроение сразу солнечное. А как луна серебрит узкие листья? И еще удивительно, даже когда ни ветерка, ивы, все равно, о чем-то шепчут, переговариваются.

А места здесь какие! До самого горизонта зеленеют хлопковые поля, расплавленным оловом сверкает под солнцем вода в широком, как настоящая река, канале. В короткие мгновения, когда не работает насос, тишина такая, что слышен стук собственного сердца. Правда, это бывает редко, а обычно днем и ночью перекачивает насосная станция воду из канала в колхозный арык. Но Нобаткулы привык к этому постоянному шуму. Он вслушивается в дробный перестук движка и остается доволен — «как гиджак поет!». Нет, ничего прекрасней этого места Нобаткулы не видел!

Сколько раз в армии, засыпая, рисовал он в воображении эту прекрасную картину. В серой от зноя дымке теряется далекий горизонт, у излучины канала ослепительно белый домик паромщика. А потом из-за крутого берега вырывается на водный простор стремительный катер с трепещущим на корме флажком, как стрела промчится мимо, и только волны тяжелым накатом бьют в берег. Тарахтение движка, шум воды, бесконечное перешептывание ив сплетаются в мелодию знакомой с детства колыбельной, и под нее приходит сон.

Два года прошло, а здесь ничего не изменилось. Так и кажется, что сейчас появится тот самый белый катер, который Нобаткулы столько раз видел во сне. Он вслушивается и уже наяву различает вдалеке шум мотора, а потом с высоты берега долго следит за степенным ходом баржи-самоходки. Нет, ничего не изменилось, разве только ивы чуть подросли да гуще стали заросли камышей по берегам канала.

А вот он изменился, здорово изменился. Нобаткулы вспоминает, каким неприветливым и тоскливым показался ему этот берег, когда он оказался здесь впервые.